До сих пор Гаррисон и Вики были предоставлены сами себе, а с тех пор как они оба пришли к пониманию, что должно неизбежно случиться, никто из них не считал нужным много говорить. Пространство между ними было напряжено, как всегда происходит между будущими любовниками.
Поэтому появление Кениха было чем-то вроде вторжения. Он ничего не сказал, но Гаррисон слышал, как открылась и закрылась дверь, и распознал уверенную походку другого человека, несмотря на то, что на полу столовой лежал дорогой толстый, пушистый ковер. Когда Кених подошел к столу, слепой капрал вздохнул и отставил свою тарелку.
— Доброе утро, Вилли, — сказал он. — Почему бы вам не присесть? В кофейнике еще много кофе, если хотите.
— Доброе утро, сэр, — ответил Кених. — И благодарю, я уже поел. Вообще-то, сэр, я принес вам новую одежду. Я пришел, чтобы помочь вам примерить ее. Она более подходит для этой прекрасной погоды, которой мы все наслаждаемся.
Это был совсем другой Кених, и Гаррисон не был до конца уверен, что правильно понял его.
— В чем дело, Вилли? Почему так резко?
— Совсем нет, сэр, просто с уважением, — было странно слышать эти, такие английские слова, произносимые Кенихом с сильным немецким акцентом.
Гаррисон допил кофе и встал. Теперь напряженность из воздуха исчезла, и Вики казалась далекой, потерянной в пространстве и темноте. Почти в панике Гаррисон повернулся в ее сторону.
— Вики, ты здесь? Я хочу сказать...
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Да, я здесь. Хочешь поплавать со мной перед ленчем?
Он снова почувствовал себя приободренным.
— Я непрочь, — ответил он.
Кених попытался поддержать его за локоть, но Гаррисон не обратил на него внимания. При выходе из комнаты он сбил маленький столик и, ударившись о дверь, энергично чертыхнулся, но так, чтобы Вики не слышала. Кених схватил его за руки железной хваткой.
— Ричард, — сказал немец. — Раздражение здесь неуместно. Оно из-за того, что я был резок с вами? Это вы считаете, что я резкий. Но я так не считаю. Ты должен понять, что я здесь — слуга. Разве недостаточно, что мы — друзья. Вики — тоже друг, но я называю ее “мадам”. Возможно, однажды наши дороги разойдутся, но сейчас.., кроме того, из-за своего раздражения ты потерял координацию.
Гаррисон сжал зубы и, не шевелясь, смотрел в темноту, откуда раздавался голос немца. Раздражение медленно уходило из него.
— Конечно, ты прав. Это было грубо с моей стороны. Я взбеленился из-за пустяка. Ревность, наверное.
— О?
— Да. Ты можешь видеть ее, а я не могу.
— Вы не так уж и взбеленились, — сказал Кених, — и, определенно, не ревновали. Похоже, просто расстроились. Немного нервничали. Этого и следовало ожидать. Но вот увидите, сегодня к вечеру вы хорошенько отдохнете и будете чувствовать себя непринужденно. Теперь нам надо вас побрить...
— Я могу сам справиться с этим.
— ., и одеть...
— Я и с этим отлично справлюсь.
— Я должен показать вам дом и окрестности.
— Показать мне? — фыркнул Гаррисон.
— Горечь? От вас? Я могу показать вам, описав их, ведь так? Ну, не огорчайтесь, Ричард, просто доверьтесь мне. Если вы не будете мешать, то дела наладятся. Ну, а теперь мы все такие же друзья?
Хмурость Гаррисона потихоньку испарялась. Он усмехнулся, но получилось криво.
— Черт, думаю, что да.
Затем без всякого дальнейшего протеста Гаррисон позволил отвести себя обратно в комнату. Кроме того, на сей раз он запомнил этот путь. Никогда больше он не позволит снова отвести себя...
* * *
Шредер сидел в кресле-каталке около бассейна. Сейчас там не было купающихся. Всего лишь год назад Гаррисон не смог бы ощутить излучаемое водой тепло — у него не было способности замечать такие детали, — но теперь он почувствовал поднимающийся от воды теплый воздух и учуял ее искусственное тепло. Рядом с промышленником сидела молодая женщина, она писала. Он что-то тихо говорил ей, но Гаррисон мог поклясться, что слышал, как упоминалось его имя. Они прервались, когда Кених и его подопечный подошли ближе.
— Мина, извините меня, пожалуйста, — обратился Шредер к женщине. Мы закончим позже.
— Конечно, господин Шредер.
Она ушла, оставляя Гаррисону впечатление заложенного в ее молодом теле классической нордички, отточенного, как бритва, профессионализма во всем. Шредер любил профессионализм, красивые вещи и радости жизни. Чего же тогда он хочет от Гаррисона?
— Садись, Ричард Гаррисон, — произнес Шредер. — Извини, что не встаю. Я могу стоять, но временами это причиняет мне сильную боль. Поэтому в основном я сижу. Иногда Вилли катает меня, а иногда я передвигаюсь сам — для тренировки.
Кених помог Гаррисону сесть.
— Приятно видеть тебя, — продолжал Шредер. — И особенно приятно видеть, что ты хорошо выглядишь.
Его рукопожатие было твердым, но рука была легкой, а голос был.., не таким, каким помнил его Гаррисон. Даже напуганный (каким Шредер, несомненно, был в “Европе”, хотя боялся он не за себя) его голос все еще был сильным, с командной ноткой. Теперь.., он ослаб. Гаррисон смог ощутить это. Появились одышка, беспокойство, нервозность.
— Господин Шредер, — ответил Гаррисон, — спасибо, что пригласили меня сюда, хотя я в полном неведении, зачем вы это сделали.
— Ваше присутствие здесь — удовольствие для меня, — сказал Шредер. — А ведь могло бы быть и так, что вы не захотели бы видеть или слышать меня снова, — никогда! И я не стал бы винить вас.
— О, можете быть уверены, я бы с удовольствием встретился с вами, — усмехнулся Гаррисон.
Шредер опять взял его за руку.
— Прошло совсем мало времени, Ричард. Твои уши все еще настороже и готовы слышать не то, что говорят. Это все рана, но когда она заживет, ты станешь лучше. Очень беспокоит?
— Это что-то новое, — ответил ему Гаррисон. — Я имею в виду, спрашивать, очень ли беспокоит. Другие приняли бы как должное, что я покалечен. Я хочу сказать, что умственно я так же здоров, как и физически, фактически мой ум стал острее, яснее. Это от природы, я полагаю. Но беспокоит ли это? — Помолчав, он пожал плечами. — Ни Бог, ни дьявол не смогут помочь мне здесь, а следовательно и мне надо смириться с этой мыслью. Да, меня действительно это беспокоит. Я имею в виду то, что существует множество мест, красивых девушек, чудес, на которые мне никогда не хватало времени. Но теперь у меня хорошая ясная память и отличное воображение. К тому же остальные мои органы чувств в порядке. Теперь у меня отличный нюх. Я слышу такое, чего никогда не слышал раньше. На вкус окружающий мир разный. И когда я касаюсь чего-то, то узнаю, что это. Это, как Вилли. Иногда у меня возникает такое чувство, будто я знаком с ним уже много лет.
