Оно пришло с адреса на «хотмейле», и в поле отправителя вместо имени красовался бессмысленный набор букв: zvxfr. Бессмысленный для меня, по крайней мере.
Я открыл письмо.
Оно состояло всего из одного вопроса:
Почему ты не написал о порке?
Я редко впадаю в панику. Всегда считал, что это последнее дело. Паника казалась мне чем-то вроде мороза: стоит притвориться, что ее нет, и она действительно исчезает. Тем не менее этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы у меня подскочило давление и в затылке запульсировала кровь.
Говорят, в известных ситуациях вся жизнь проносится перед глазами человека за одно мгновение. Когда-то в гололедицу машина, в которой я сидел, врезалась в телеграфный столб. Не могу сказать, сколько лет жизни уместилось в ту секунду. В конце концов, на тот момент их было не больше двадцати. Сейчас же воображение воскрешало лишь разрозненные фрагменты моего прошлого, причем именно те, о которых я предпочитал умалчивать.
Собственно, о чем я должен писать и зачем? И кто требует от меня этого?
Ульрика Пальмгрен? Но ей нет необходимости прибегать к электронной почте. Она живет в нескольких кварталах отсюда и в любую минуту может заявиться в отель лично и отвесить мне очередную оплеуху. Да и вообще, так ли ей нужно, чтобы я написал о нашей неуклюжей инсценировке, – S & M[18]или даже покруче?
В это верилось с трудом. Так что́ ответить загадочному адресату?
Я соблюдал осторожность. Темными делишками занимался в основном за границей, а если приспичивало в Швеции, то выбирал стопроцентно надежных партнерш. Не скажу, что всегда держал язык за зубами, но распускал его только в компании самых близких. Сейчас модно обсуждать особенности своего тела, и не только публично, но я никогда этим не занимался, не имел такой потребности.
И сейчас я должен об этом писать? Зачем? Кому?
Я внимательно вгляделся в буквы на экране.
Собственно, не во что вглядываться.
Все слова написаны правильно.
Прописная «П» в слове «Почему», в конце знак вопроса.
Грамотное, взвешенное послание.
Но почему письмо пришло только сейчас?
Связано ли оно с Томми Санделлем и мертвой женщиной, и если да, то как?
Письмо было написано за три минуты до того, как я его прочитал, и я не сомневался, что автор до сих пор не вышел из Сети.
Не исключено, что сейчас он в каком-нибудь интернет-кафе, выяснять, где именно, бесполезно. Для этого я должен постоянно торчать у ноутбука и отвечать на его письма в тот же момент, когда он мне их отсылает. Или периодически следовать рекомендации любой службы поддержки при возникновении проблем с компьютером: включать и выключать.
Что ж, иногда это работает.
Я выключил ноутбук. Это походило на ритуал, но кто из нас не суеверный?
Подождал минуту. Никто никогда не говорил, что это следует делать, но, как мне показалось, машине требовался отдых.
Потом снова включил ноутбук, зашел в почту и перечитал сообщение от zvxfr. На этот раз его тон показался мне раздраженным:
Почему ты не написал о порке?
Времени на сон больше не оставалось. Я взглянул в окно на крыши Мальмё и пошел в «Кои» на встречу с инспектором криминальной полиции Эвой Монссон.
Я не успел распланировать предстоящее интервью, просто журналистский опыт подсказывал: надо побыстрее опросить как можно большее количество людей. Это приносило плоды сразу или через несколько лет, а бывало, что ничего не давало вовсе. Но никогда не вредило.
Я узнал ее издали по серому пальто. Правда, вместо джинсов Эва Монссон надела юбку до колен с полосками, какие были на брюках Кейт Ричардс в семидесятые годы, а вместо кроссовок – стильные ковбойские бутсы с загнутыми носками.
– «Техас»? – Я кивнул на ее ботинки.
– «Блокет», – ответила Эва, окончательно убедив меня в том, что в «Блокете» можно купить все.
Она заказала большую порцию суши и ела палочками, иногда помогая себе пальцами. Это меня умилило. Один раз я уже угощал женщину суши, но она попросила принести ей нож и вилку, чем очень меня разочаровала.
– Что это будет? – спросила Эва Монссон. – «Информация не для протокола»?
– Пока не знаю, – ответил я. – Одно могу пообещать: я не стану публиковать ничего без вашего ведома.
– Мне нет дела до прессы.
– Тем не менее это напрямую касается вас.
– Разумеется.
– Так вот, – начал я, – не думаю, что это сделал он.
– Санделль? – переспросила Эва.
– Во-первых, – кивнул я, – это совсем не в его стиле. А во-вторых, он был настолько пьян, что не понимал, где находится. Из ресторана его увели почти в бессознательном состоянии, – продолжал я. – А на то, чтобы провести женщину к себе в номер, убить ее и положить в постель, все-таки нужны силы.
– И что же, по-вашему, случилось? – Она пристально взглянула мне в глаза.
– Не знаю, но я разговаривал с Кристером Юнсоном…
– Организатором гастролей? – нетерпеливо перебила Эва.
– … я говорил с ним, и он сказал, что Томми Санделль в принципе не способен на секс.
– Мы тоже беседовали с Юнсоном, но нам он ничего такого не сообщал, – заметила она удивленно.
– Тогда я вам сообщаю! – воскликнул я. – Вот видите, и от меня бывает польза.
– Вам нравится музыка Санделля? – поинтересовалась она.
– Нет, но в этом я ему никогда не признаюсь.
– А той, что была с вами в «Бастарде» в пятницу?
Я уже заметил ее манеру болтать о чем угодно, а потом огорошить собеседника неожиданным вопросом. Я ведь даже не говорил Эве, с мужчиной или женщиной был в «Бастарде».
– Вы встретились с ней, чтобы сходить на выступление Санделля в «КВ»?
– Нет.
– Я слышала, она хорошо выглядела. Будто собралась на концерт.
Тут я почувствовал, что наступил момент, который я больше всего не люблю в криминальных фильмах: когда герой внезапно пугается, ощетинивается, как кошка перед собакой, и говорит: «А в чем, собственно, дело? Вы меня подозреваете?»
Впрочем, я оставался спокойным, когда, презирая самого себя, все же произнес:
– Не понимаю, почему вас это так интересует. Вы меня в чем-то подозреваете?
– Но вы были там, – рассудила Эва. – Были в той комнате.
– Да, но до этого я заходил в травмпункт, и, полагаю, там подтвердят.
Зачем я ей все это рассказывал? Разве мне требовалось алиби?
