Карин пожала плечами. Ветер играл ее длинными волосами, скрывая лицо.
— Ничего я ему не скажу. Скажу, что спала как убитая. И ничего не слышала.
— Ну и ладно, — согласился я. Затем, покрепче зажав в руке фонарь, повернулся и побежал под кроны деревьев.
Тропинка была мягкая, песчаная. Даже через подошву сандалий чувствовалось, что песок сырой. Лианы и широкие листья выступали прямо на тропу и хлестали меня по джинсам. По обеим сторонам тропы росли какие-то растения вроде травы, но через несколько шагов разглядеть толком ничего нельзя было. Может, я уже сбился с нее?
Я включил фонарь и посветил под ноги. Луч скользнул по каким-то растениям, вроде папоротника, усикам ползучих лиан. Черные стволы деревьев тянулись ко мне своими ветвями с гладкой корой.
Никакой тропинки.
Я тупо посмотрел на световой круг и подумал: вот я один-одинешенек в этих ужасных джунглях.
15— Ау!
Я прихлопнул москита на шее, но слишком поздно. Я почувствовал, как его жало вошло в меня. Потирая шею, я сделал несколько шагов по травянистым зарослям, светя себе под ноги.
— Аа-уу! Аа-уу!
Этот пронзительный крик, причем, как казалось, совсем в двух шагах, заставил меня остановиться. С дрожью я вспоминал слова: «Ночью джунгли принадлежат их обитателям».
— Аа-уу! Аа-уу!
Это еще что такое? Явно не гигантский кролик. Такой дикий вопль принадлежал кому-то покрупнее. Я повел фонарем по кругу, разглядывая траву, лианы. В бледном свете фонаря гладкие стволы деревьев казались пурпурными.
Никакого зверя не было.
Меня трясло. Несмотря на то что и ночью жарища стояла несусветная, меня знобило.
От порыва ветра листья на деревьях захлопали, ветки согнулись и зашептали.
Да, джунгли живые, понял я.
Вокруг неумолчно трещали всякие насекомые. Толстые большие листья шелестели и поскрипывали. Было слышно, как бежит по земле какой-то четвероногий житель джунглей.
— Аа-уу! Аа-уу!
Что это такое?
Не отдавая себе отчета, я прижался к невысокому дереву. Я стоял не дыша, прислушиваясь.
Зверь приблизился? С низких ветвей свисали гроздья листвы, образуя что-то вроде естественной пещеры. Здесь я в безопасности, убеждал я себя, и могу присмотреться. И вдруг под этим шатром из веток и листвы я и в самом деле почувствовал себя безопаснее. Выключив фонарь, я присел на землю, прижавшись спиной к стволу, и смотрел, как сквозь густую листву проникала узкая полоска лунного света, отчего листья казались серебряными. Дышать я старался спокойно и размеренно.
Немного успокоившись, я сразу почувствовал, как устал. Дремота навалилась на меня, словно теплое толстое одеяло. Я громко зевнул. Веки налились свинцом. Я из последних сил боролся со сном, но это было выше моих сил. Прижавшись затылком к стволу, я погрузился в крепкий сон под аккомпанемент ночной песни джунглей. Мне снились сушеные головы. Дюжины сушеных голов с фиолетовой или зеленоватой мягкой кожей, с черными светящимися угольками глаз и черными иссохшими губами, искривленными в злобном крике.
В моем сне головы парили в воздухе и плясали, перелетали с места на место, словно теннисные мячи. Они налетали на меня, стукались мне о грудь, отскакивали от моей головы. Но я не чувствовал ударов. Они летали и подпрыгивали. А затем иссохшие губы приоткрылись, и они начинали петь хором.
— Живей, Марк, живей!
Вот какая это была песенка. Пели они хриплыми скрипучими голосами. Так шелестит осенью листва деревьев, когда ветер пробежит в кронах.
— Живей, Марк, живее! — Вот такая ужасная песенка, от которой кровь стынет в жилах. — Живее, Марк, живее!
От движущихся губ выражения у них непрестанно менялись — одно почище другого. Угольки глаз горели. А головы — дюжины голов — съежившихся, иссохших — летали и подскакивали в такт пению.
Я проснулся, и в ушах у меня все стоял их шепот. Я невольно замигал: сквозь листву сочилось неяркое утро. Спина чертовски болела. Вся одежда — хоть выжимай.
Я не сразу сообразил, где я и что здесь делаю. Ужасный сон так и стоял перед глазами. Рука моя невольно скользнула в карман рубашки и нащупала сушеную голову.
Все лицо зудело. Я поднял руку чтобы почесать щеку и что-то смахнул с нее. Лист?
Какой там. Я скосил глаза на ладонь. Огромный красный муравей. Размером с саранчу.
— Ай! — вскрикнул я, отбросив его.
Все тело кололо. Спина чесалась. Что-то еще бегало туда-сюда по ногам.
Я резко открыл глаза. Подъем. Пора вставать.
Господи, как же зудит все тело. Будто меня всего колют и кусают.
Я посмотрел вниз. На джинсы, рубашку. И ахнул.
16Я вскочил, замахал руками и затопал ногами. Я весь был сплошь покрыт гигантскими красными муравьями. Их были сотни, тысячи. Они деловито сновали по моим рукам, ногам, груди. Их острые лапки царапали мне горло и затылок. Одного я смахнул со лба. Еще одного со щеки. Я потрогал голову — она вся кишела проклятыми муравьями.
— Ай! — Я застонал от ужаса и взъерошил волосы. Эти гады так и посыпались на землю. Я чувствовал, как они ползают по рукам, под мышками. Такие раскаленные и царапучие. Такие громадные.
Я опустился на колени, хлопая себя по груди, по шее, чтобы стряхнуть непрошеных гостей. А потом стал кататься как сумасшедший в высокой траве, мокрой от утренней росы.
Так я катался и колотил себя почем зря — лишь бы отделаться от муравьев. Я наскреб их целую горсть в голове и швырнул всю компанию в густой кустарник.
Я вскочил на ноги и стал извиваться и подпрыгивать, чтобы спастись от красного нашествия.
Но их было несметное множество. Вся кожа пылала и зудела. Их острые лапки продолжали царапать руки, ноги, грудь.
Зуд стал просто нестерпимым. У меня даже дыхание перехватило. И я понял, что задыхаюсь. Да ведь эти бестии задушат меня!
— Ка-ли-а! — завопил я, прыгая и извиваясь. — Ка-ли-а!
К моему изумлению, муравьи стали с меня прямо сыпаться.
— Ка-ли-а! — повторил я свой клич.
Муравьи градом посыпались с меня, попрыгали из волос, со лба, с груди.
Я оторопело смотрел, как они падают на землю. А потом они, обгоняя друг друга, бросились в высокую траву.
Я растер шею. Впился ногтями в ноги. Тело продолжало чесаться, и зуд был по-прежнему невыносим.
Однако гигантские муравьи ушли. Разбежались, когда я издал свой боевой клич.
Боевой клич. Мое волшебное слово.
