Гриффин взял меня за руку, быстро поцеловал в запястье и поднял на ноги – все одним движением.
– Пошли в воду, – сказал он.
– Погоди… Это что, все? А обсудить?
– А что тут обсуждать?
Нечего. Внезапно я поняла, что обсуждать действительно нечего. Комок в груди сразу стал меньше. Теперь я знала: этот комок появился не после разрыва с Ником, а задолго до того. И быть может, именно сейчас, рядом с Гриффином, я понемногу от него освобождалась.
– А ты? – спросила я. – Ты разве не расскажешь мне о своей предыдущей девушке?
Но Гриффин уже снимал с меня верх от бикини.
– Что ты делаешь?
– Переодеваю тебя в гидрокостюм.
Его руки приятно холодили мне спину. Я огляделась: в отдалении загорала еще одна пара, в море несколько человек катались на серфе. Но в этой части пляжа мы были одни. Совершенно одни.
– Не волнуйся, – сказал Гриффин. – Я отвернусь.
Но не отвернулся…
* * *
Тем вечером, как и обещал Гриффин, мы пошли на танцы. Я надела серебристую юбку-баллон, шелковый топ и туфли для танго – да-да, у меня есть специальные черные туфли для танго, которые туго завязываются чуть выше лодыжки.
Мы танцевали всю ночь, не пропуская ни одной песни, пока одежда не промокла насквозь от пота и не начала липнуть к телу. Гриффина нельзя было назвать хорошим танцором, но он любил музыку и наслаждался каждым мгновением, нисколько не стесняясь и самозабвенно кружа меня по танцплощадке.
– Хватит тянуть – теперь твоя очередь, – сказала я, пока мы отдыхали, попивая имбирный эль.
– Моя очередь?
– Я так подозреваю, что я не первая твоя любовь. Расскажи о девушке, которая была до меня. Лучшее и худшее воспоминание.
Гриффин улыбнулся.
– Что? Я сказала что-то смешное?
– Нет. Ты сказала «любовь».
Глаза у меня расширились от ужаса.
– Нет, я не… не имела в виду… – Я покачала головой, пытаясь прийти в себя. – …что я твоя любовь… что влюблена в тебя… или ты в меня… Я хотела сказать… В общем, я не то хотела сказать.
Гриффин поставил меня на ноги, завел мне руки за спину и поцеловал в шею.
– Последняя женщина, которую я любил, говорила полными предложениями. Вот мое лучшее воспоминание о ней.
– Очень смешно!
Он потянул меня на танцплощадку.
– А худшее? – спросила я, хотя уже послушно шла за ним. – Ладно, и так знаю – ответ тот же.
7
Когда резко переходишь от горя – самого острого горя в твоей жизни – к радости – такой сильной, что хочется петь в душе, – кажется, будто предыдущее состояние просто пригрезилось. Например, ты болен и не можешь поверить, что еще недавно был здоров. Или наоборот: выздоравливаешь, и, хотя сидящий рядом человек заходится от кашля, у тебя как-то не получается снова почувствовать себя больным. То есть ты помнишь, что это с тобой происходило, но помнить и чувствовать – разные вещи.
То же и во время путешествия. Ты опять ощущаешь легкость и душевный подъем, и уже не верится, что когда-то было по-другому. Ты прекрасно знаешь, что все это происходит не в действительности, и все же тебе кажется, будто вновь обретенная свобода уже никуда не исчезнет, особенно если покрепче за нее ухватиться.
В первые недели с Гриффином я была немыслимо счастлива. Мне даже не верилось, будто где-то в глубине души по-прежнему таится страшная боль и, хотя бы частично, огромная сила счастья – это ответная реакция на то, что боль, прежде невыносимая, теперь немного отпустила.
Потом произошли два события, которые изменили все.
Первым событием стала командировка на Искью – бесподобный итальянский островок в Тирренском море. Я провела пять незабываемых дней, гуляя по романтическим садам Ла-Мортеллы, любуясь склонами вулкана Эпомео, изучая производство меда под началом пчельницы из Форио и пробуя этот самый мед прямо у нее с пальца.
Обратно я летела с чувством, которого давно не испытывала: я была рада, что возвращаюсь.
Однако когда я добралась до дома – до того места, которое раньше считала своим домом в Лос-Анджелесе, – чувство это сразу пропало. Я больше не испытывала ни радости, ни спокойствия. Зато испытывала нечто другое – нечто, больше всего похожее на страх. Прошло несколько минут, прежде чем я осознала, почему Ник побывал здесь.
Естественно, он выбрал время, когда я в командировке: я сама вписала ему в календарь график своих поездок.
Однако из равновесия меня вывело не то, что Ник заходил, – в конце концов, это и его дом тоже. Но он хотел, чтобы я узнала о его приходе. Я попыталась понять, что помогло мне догадаться, и тут заметила на столе кружку для кофе, которую купила ему в Диснейленде. Мы ходили туда на День независимости вместе с друзьями Ника и их маленькими детьми. Выходные мы провели чудесно и на память купили огромную дурацкую кружку. Спереди красовалась наша фотография из фотоавтомата: Ник обнимает меня за шею, у меня губы сложены для поцелуя, и оба мы смеемся и светимся от счастья.
Ник любил эту кружку. И он нарочно вынул ее из шкафа и поставил на стол. Не чтобы использовать – она оказалась чистой, – а чтобы я ее нашла.
Я провела пальцами по краю кружки. Что Ник пытается этим сказать? Может, хочет забрать вещи? Ему понравилось в той, другой стране, и он решил там остаться? Или же поездка подходит к концу, Ник собирается вернуться назад и спрашивает, готова ли я облегчить для него возвращение?
Завибрировал мобильник. Я достала его и увидела, что у меня несколько неотвеченных вызовов – два от Гриффина и один от Питера, моего редактора. Я подошла к окну и открыла голосовую почту.
Голос Питера всегда успокаивал. Я представила себе его лысую голову и доброе лицо, представила, как он гоняет по Манхэттену, разговаривая со мной по телефону. Сообщение длилось несколько минут. Оказывается, нашу компанию купила еще более крупная медиакомпания.
«Просто хотел, чтобы ты узнала об этом от меня и особенно не волновалась, любовь моя, – говорил Питер на фоне уличного шума. – Новый издатель – истинный джентльмен и твою колонку сто процентов трогать не будет. Он от тебя в полном восторге. А вот я пребываю в раздражении. Мой роман зашел в тупик. И неужели я должен был услышать именно от Ника, что вы расстались? Говоря словами Стейнбека, “Вокруг столько печали, когда идет дождь”».
Когда я вышла из голосовой почты, гадая, зачем Нику понадобилось сообщать Питеру о нашем разрыве, телефон завибрировал снова. Это был Гриффин – третья попытка до меня дозвониться.
– А ты не даешь девушке даже дух перевести, – заметила я.
– Это срочно.
Сердце у меня замерло.
– Что случилось?
