Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Данное предание весьма ценно для нас не только потому, что в очередной раз фиксирует топоним с корнем -рус- на территории Эстонии, но также и потому, что в определенной степени подтверждает достоверность датских саг, легших в основу хроники Саксона Грамматика. В последних, правда, русское королевство изображалось явно большим территориально и расположенным на берегу моря, а эстонское предание помещает русское княжество в стороне от моря и рисует его в гораздо меньших размерах. Однако это вполне могло быть небольшое русское владение, возникшее в результате постепенного продвижения русов в глубь страны. Гораздо важнее то, что местное предание фиксирует существование в Прибалтике русского княжества, правитель которого носил достаточно показательное имя Руссипапа, а обряд захоронения которого напоминает обряд, описанный в «Деяниях данов» в связи со смертью Боя. Как видим, достоверность этого предания подтверждается данными не только топонимики, но и ономастики и антропологии. По изложенным выше причинам его название не может быть связано с Киевской Русью и, поскольку никаких других образований с данным корнем в этом регионе не было, должно быть соотнесено с Прибалтийской Русью Саксона Грамматика. Весьма интересно и представление Руса как правителя-эпонима. Насколько можно судить, в имени Руссипапа соединены два корня, второй из которых, если только он не был искажен при передаче, относится к отношениям родства. Если не считать самого позднего значения этого слова, обозначающего главу Римско-католической церкви, то слово папа, возникшее из детской речи еще в индоевропейскую эпоху, имеет два значения. Первое из них, отмечает М. Фасмер, означает «хлеб», а второе — отца. Данное слово детской речи встречается в древнегреческом уже в гомеровскую эпоху πάππα — «отец», лат. papa, pappa, «отец», нем. Papa (то же) и фр. papa{101}. Кроме того, словосочетание с этим корнем в русском языке типа «по папиной воле, желанию» обозначают отношения проявления власти, в данном случае родительской, например: «Не спорь, всё равно будет по-папиному».
Когда же появились в Прибалтике описанные Генрихом Латвийским венды? При всем том, что прибалтийские венды не были избалованы вниманием исследователей, о времени и путях их появления в интересующем нас регионе были высказаны различные мнения. Н. Харузин полагал, что они пришли из Южной Балтики в начале нашей эры: «Кроме того, хотя точное время, когда славяне поселились на южном берегу Балтийского моря и неизвестно, тем не менее, по мнению большинства исследователей, нет сомнения в том, что оно произошло не позднее I века по Р.Х. В этом же веке начинается более широкое знакомство туземных племен балтийских губерний с металлами, причем предметы древнего железного века местного края указывают преимущественно на славянское поморье и на среднюю Германию. Поэтому нам кажется, что ввиду того, что славяне в I веке уже жили на южном берегу Балтийского моря и ввиду того, что предметы древнего железного века, находимые в балтийских губерниях, стоят в теснейшей связи не со Скандинавией, а с областями, лежащими на южном берегу Балтийского моря, не будет слишком смелым предположить, что первое знакомство с металлами было сделано туземными племенами восточного берега Балтийского моря при посредстве славянских племен»{102}. Д.К. Зеленин связал появление вендов в Прибалтике с началом столкновения полабских славян сначала с империей Карла Великого, а затем и с Германской империей. «Есть основания полагать, что выселение балтийских славян из Поморья особенно усилилось в XII в., после принятия ими христианства в 1128 г., вскоре после чего очень много славянских земель было передано христианским церквам. Ливы и эсты сохранили более древнюю форму имен — народа вендов и р. Вентов — со звуком т, который в немецком языке в силу перебоя перешел в д; это свидетельствует о древности появления балтийских славян в Ливонии»{103}. Ученый, проследив, по данным топонимики Прибалтики и письменным источникам, морской путь продвижения западных славян на восток, отметил: «Знаменательно, что эсты называли вендами (Wene) не кашубов или поляков, которые по языку ближе к балтийским славянам, а именно русских. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что эсты наблюдали, как многие прибалтийские венды уходили из Ливонии на Русь и обратно уже не возвращались. Как видно из Хроники Генриха Латвийского, эсты хорошо знали ливонских вендов, и перенесение их имени на русских не может быть каким-либо странным недоразумением со стороны эстов»{104}.
На контакты с балтийскими славянами помимо курганного обряда погребения указывают также керамический материал и элементы домостроительства на некоторых памятниках куршского ареала{105}. Весьма важным элементом, говорящим не просто о эпизодических контактах, а генетическом родстве между собой латвийских вендов и полабских славян, стали данные антропологии. В результате проведенных в 50-х годах XX в. исследований в антропологическом строении современного населения западных районов Латвии, в том числе проживающего в бассейне реки Венты и в окрестностях Вентспилса, был выявлен комплекс признаков, указывающий на участие в образовании этого населения компонента со средиземноморской примесью. «Сопоставление средиземноморских элементов, присутствующих в антропологическом строении населения Курземе, со средиземноморскими особенностями, присущими славянскому населению X — XII вв. Мекленбурга и Померании показывают их значительное сходство. Это стало существенным аргументом в пользу древнего проживания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции ливонских вендов»{106}. Однако в результате археологических исследований в Прибалтике, в том числе в нижнем течении реки Венты и на острове Эзель, были найдены антские фибулы, что заставило В.В. Седова удревнить время появления славян в этом регионе: «Находки славянских пальчатых фибул в западных регионах территории Литвы и Латвии, описанные выше, — явное свидетельство проникновения славян в этот регион в VI–VII вв. По всей вероятности, от миграционной волны разноплеменного дунайского населения, направлявшейся в северном направлении в Мазуринский регион, оторвалась какая-то группа, состоящая преимущественно из славян, которая достигла восточного побережья Балтийского моря. Здесь славяне расселились среди куршского населения и пришли в соприкосновение с ливами. Как и другие прибалтийско-финские племена, ливы вслед за германцами именовали славян венедами. Остатки этого этноса Генрих Латвийский и называет венедами»{107}. Как видим, труд Саксона Грамматика настолько прошел мимо внимания отечественных историков, что все три этих исследователя даже не ставили перед собой вопроса, как соотносятся русы из «Деяний данов» с венедами Генриха Латвийского.
Еще одной загадкой средневековой истории данного региона является обнаружение там значительного количества подвесок со знаками Рюриковичей. Начиная с XIX в. на территории Руси и Прибалтики археологи стали обнаруживать подвески с изображениями знаков этой династии, которые большинство специалистов расценивали как верительные знаки представителей великокняжеской власти. Однако такому пониманию этих предметов на первый взгляд противоречила география находок — значительная часть подобных подвесок была найдена в тех районах Прибалтики, которые непосредственно не входили в состав Древнерусского государства. Действительно, 27 подобных артефактов были найдены в Прибалтике, 19 — на Руси, 4 — в Верхнем Поволжье и Прикамье и 1 — в Понеманье. В результате этого часть исследователей предпочитала рассматривать древнерусские и прибалтийские подвески раздельно, расценивая последние как элементы женского убора. Подобное понимание отталкивалось от особенностей обнаружения данных вещей: «В Латвии такие повески носили с конца XI до XIII века. Только четыре из них нашли при раскопках городищ (Турайды, Даугмале, Кокнесе), все остальные в могилах. При этом десять подвесок были обнаружены в женских, а шесть в детских захоронениях»{108}. Тем не менее, рассматривая обе группы подвесок во взаимосвязи, С.В. Белецкий определил артефакты, найденные на территории Руси, как подвески-оригиналы, а артефакты из Прибалтики — как подвески-реплики, сделанные по образцу первых. Выяснилось, что жители Прибалтики копировали сначала подвеску с трезубцем Ярослава Мудрого, а после перерыва — подвеску со знаком какого-то русского князя, жившего не ранее XII в. В связи с последним отмечалось, что «Хроника Ливонии» упоминает, что прибывший к ливам в 1184 г. в качестве миссионера Мейнард испрашивал дозволения вести проповедь среди этого племени у полоцкого князя Владимира. Что же касается Ярослава Мудрого, то ни один письменный источник не фиксирует активности этого русского князя в том регионе Прибалтики, где были найдены воспроизводящие его знак подвески.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
