— А ты не думай о плохом, Дик. Нам сейчас хорошо, и будь только со мной, здесь…
— Здесь я, дорогая мисс Орен, здесь. Весь ваш, — неизвестно почему начал он злиться.
— Не рефлектируй, Дик! Нужно быть проще. Женщины любят сильных и уверенных. Не нужно копаться в самом себе. Тебе не хватает самоуверенности! Са‑мо‑уве‑рен‑ности, Дик! Среди нас ты бы не выжил!
— Среди кого это «вас»? Среди террористов?
— Не придирайся к словам, Дик!
— Самоуверенным!? Не сомневаться!? Только животные не сомневаются. Спроси вон хоть у Джун. Она тебе скажет.
— Джун! Джун! Все Джун! Она крутит тобой как своими подопытными кроликами. А тебе это, наверное, нравится?
— Нравится. Я ее больше знаю, чем тебя.
— Меня, значит, лорд Ричардсон, вы не знаете, — прошипела разъяренная Кэти. — Так кто же я по‑вашему? Закоренелая террористка, хобби которой взрывать самолеты и убивать полицейских?…
Рассерженное лицо Кэти было обольстительным. Дик притянул ее к себе и поцеловал; губы были мягкими, влажными, солоноватыми.
— Дик, милый, успокойся, — отпихнула его осторожно Кэти. — На нас смотрят. Ты на меня сердишься за досье? Я просто хотела узнать о тебе чуточку больше.
Он покраснел, — Кэти прочла его мысли — примолкнул и думами своими, ведь не дай бог она и дальше отгадает, какую чушь он возгородил на нее. Еще он припомнил, что Кэти ему еще в первые дни их знакомства рассказывала, что она окончила курсы психологии творческой личности, что профессор ее интересует как «материал», который она собирает, проводя свои научные исследования. И он понял, что Кэти и его, как и Хименса, хочет взять под свое заботливое крылышко и создать и ему, неврастеническому типу — как выражается иногда бабка — необходимые условия для работы.
Вино было выпито сразу. Потом они накинулись с жадностью на курицу, захваченную из дому Кэти, на сандвичи, на мороженое.
— О, Дик, я обо‑жра‑лась! — простонала Кэти, сползая с коврика. — Больше не могу. В школе так пирожными объедались… Мальчики угощали…
Она чему‑то засмеялась, катаясь по песку, что‑то, видимо, вспоминая.
— А я отличаюсь от них, от твоих мальчиков, Кэти?
— Отличаешься, Дик. Ты большой мальчик. Тебе все время, как мне кажется, хочется всем нравиться. Но так не бывает… Ты и присяжным, дамочкам в сером, в Кейптауне, подмигивал.
— Подмигивал? Кэти, ты прелесть!
Они снова долго бегали по холмам, по пляжу, целовались, смеялись, купались до самой темноты. А когда уже выруливали на скоростное шоссе, Дик предложил заехать к нему.
— А не поздно ли для визита, Дик?
— Нет, я уверен, бабка дожидается нас.
Кэти вдруг разволновалась, прижалась к Дику, попросила включить в машине свет, начала расчесывать густые волосы, прихорашиваться. Дик и сам чуть волновался. Бабка давно просила привести в их дом хозяйку, ей хочется нянчить внуков, если, конечно, они не сдадут ее в пансионат для престарелых.
Не доезжая до окраин Куинса, машина свернула вправо на узенькое шоссе, уходящее к темным силуэтам высоких деревьев.
* * *
Миссис Сабрина Ричардсон прохаживалась возле дома. Старомодно кланяясь, она пригласила Кэти во двор. И уже когда они шли по дорожке, усыпанной белым ракушечником, она забегала то с одной стороны, то с другой, стараясь разглядеть получше Кэти.
Большой двухэтажный деревянный особняк был окружен старым садом. Лунный свет высветил столик, плетеные кресла, кроны фруктовых деревьев, аккуратные газончики.
В гостиной миссис Ричардсон еще раз окинула внимательным взглядом Кэти, и, кажется, осталась довольной. Вот только лицо у нее какое‑то заплаканное. Ни обидел ли чем‑то Дик, этот псих и неврастеник.
— На первом этаже у нас столовая, гостиная, подсобные помещения. На втором — спальни, ванные комнаты, кабинет Дика и небольшой спортзал, — объясняла она Кэти, констатируя про себя, что на вертихвостку девушка не похожа, серьезная и, наверно, робкая и пугливая. — Жаль, что я не могу показать вам сейчас наш сад, — с обидой в голосе добавила миссис Ричардсон. — Вот утром!.. Солнце поднимается из‑за лазурного океана. Легкий ветерок, его называем бризом, шевелит листьями. Вы бы видели, Кэти, как он изумителен. Раньше всех солнце красит верхушки вязов, потом касается яблонь, перескакивает на апельсины. И те, вы не поверите, загораются как игрушечные фонарики, подвешенные к веткам. Сад оживает, будто та оркестровая яма перед спектаклем, наполняется писком, свистом, трелями птиц.
— Ба, ты так красочно описала наш сад, что я должен задержать у себя Кэти до утра.
— Не паясничай! — обозлилась бабка, замахнувшись кулачком на Дика.
— А как же восход солнца?
— Я заеду к вам как‑нибудь потом, утром, — смутилась Кэти, слегка краснея.
— Вы его не слушайте, Кэти. Он у меня совсем одичал. Ему нужна твердая и волевая рука… Дала бы я тебе, — разошлась миссис Ричардсон, — если бы не прогрипповала! Грубиян! И чему только тебя учили в колледже?!
Дик обнял бабку за плечи, потерся щекой о ее нос. Сабрина Ричардсон слабо вырывалась, махала кулачками. Ее морщинистое лицо сморщивалось еще больше. Она уже улыбалась. Спросила у Кэти, где та живет. А когда узнала, что на пятой авеню, в фешенебельном квартале, от зависти присвистнула, уставившись на Дика — мол, почему же ты не предупредил меня заранее, а я тут хвастаюсь нашим старым домом.
Кэти было здесь по душе. Просторный деревянный дом, большой сад, много деревьев, чистый морской воздух, не тот, что в центре Нью‑Йорка. «Хорошо бы летом жить тут, — думала она. А на зиму перебираться к нам. О, господи, — всполошилась она, — я думаю так, как будто уже стала женой Дика».
Пока миссис Ричардсон возилась на кухне, приготовляя свои угощения, они поднялись по витой лестнице на второй этаж, вошли в комнату Дика. Письменный стол, два компьютера, шкаф с книгами, на креслах валяются журналы, выделяется пестрой обложкой «Фридом»[6], рулоны пожелтевших, чертежей, подвешенные на проволоке к потолку, у стены телевизор, напротив тахта. Большое окно выходило в сторону океана. Дик распахнул его. Вдали светились огнями надстройки субмарин, всплывших на поверхность в бухте. На восточном мысе Лонг‑Айленда чернел высокий маяк, поглаживая воды светлым лучом.
Заглянули в спортзал. Всевозможные гантели и штанги, предназначенные больше культуристам, чем простым спортсменам, боксерская груша на крюку, шведская стенка, брусья, перекладина.
Они вернулись в комнату и еще долго беседовали у распахнутого окна. А снизу чуть слышно доносилось поскрипывание половиц: миссис Ричардсон волновалась почему‑то, переживала за своего вспыльчивого внука. Тому ничего не стоило обидеть своей напускной надменностью человека, как она считала, и не заметить даже этого.
