Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Потом она пошла в спальню к родителям. Мамина половина кровати была вся скомканная. Милли улеглась на нее и с головой накрылась одеялом. Здесь тоже было холодно и темно.
Она протянула руку и коснулась папиной половины, затем откинула одеяло, встала и положила ладонь на стенку шкафа, будто пытаясь оставить отпечаток. А потом отодвинула дверь и открыла глаза.
Внутри ничего не было: одни только вешалки, похожие на плечи скелетов.
Тогда Милли она села на кровать и провела пальцами по воздуху, которого будто бы и не было. И в ту секунду она очень хотела сказать: «Прости меня, мам. Прости меня. Прости за то, что я наделала».
Вот что Милли знает о мире наверняка
Иногда слово «прости» – единственное, что остается сказать.
– А что говорить, когда кто-то умер? – спросила она шепотом у папы, пока мама смотрела свою любимую телевикторину.
У одной девочки в школе умерла сестра, и учительница попросила Милли сделать открытку.
– Миллз, малышка, – прошептал папа, усаживая ее к себе на колени, – никто не умрет.
Она нахмурилась.
– Все умрут.
– Ну… – он замолчал и повернул ее к себе лицом. – Ну да. Но только чужие люди.
– Не только чужие.
– А остальные – не скоро.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
– О чем это вы болтаете? – спросила мама, когда викторина прервалась на рекламу.
– Мам, – начала Милли, обращаясь к ее затылку. – Что сказать другу, когда у него умер кто-то любимый?
Мама повернулась и одарила папу Самым-строгим-взглядом-на-свете. Потом взяла Милли за руки и заглянула ей в лицо.
– Не забивай себе голову всякой чепухой, Милли, – сказала она. – Ты еще маленькая. Тебе нужно в куклы играть. В дочки-матери.
Милли пожала плечами. Мама откинулась на своем стуле и продолжила пристально ее разглядывать.
– А кто умер?
– Сестра Бекки из школы.
Реклама закончилась.
– Пошли ей открытку, – мама снова уткнулась в телевизор. – И напиши что-нибудь хорошее.
– Что?
– Ну, например… Бери деньги! Вы что, смеетесь? Ты все продуешь! Деньги бери!
Папа положил ладонь Милли на макушку. Ладонь казалась огромной.
– Напиши: «Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования».
– Но я же не виновата.
– Конечно, нет. – Он обнял ее и прижал к себе. – Просто будь к ней добра. Вот и все.
Уже потом, когда папа умер и мама целыми днями сидела перед телевизором, Милли коснулась ее руки и сказала:
– Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования.
И тогда мама обняла Милли так крепко, что стало трудно дышать.
– И ты прости меня, Милли, – пробормотала она. – Мне тоже очень жаль.
* * *
Милли взглянула в окно родительской спальни и осмотрела улицу, проверяя, не вернулась ли полиция. Тут она поймала взгляд старой тетеньки в окне соседского дома. Милли почему-то решила, что эта тетенька тоже кого-то потеряла, хотя и не знала, почему.
– Простите, пожалуйста, – проговорила Милли медленно и четко, прижимаясь лбом к стеклу. – Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.
Старуха пристально на нее посмотрела. А потом опустила шторы.
Агата Панта
Во время супружества Агата Панта всячески пыталась избежать наготы своего мужа. Слишком уж он походил на кузнечика – весь такой худющий и угловатый. Казалось, его кости все время удивленно выпрыгивали из-под кожи, будто искали запасной выход.
В первую брачную ночь, когда супруг со своей фирменной унылостью расстегивал ей платье, Агата заметила его достоинство, поблескивавшее в лунном свете, как обнаженный меч. Тогда она наконец поняла, почему он вечно ходит так, будто его толкают в спину: меч оказался слишком велик для рыцаря.
Потом они лежали в постели, и он вертелся с видом фокусника на сцене. Агата смотрела на него не моргая, и перед глазами у нее все плыло, сливалось со стенами. Он же считал, что это ее Страстный Взгляд – тот самый взгляд, который репетируют перед зеркалом, когда впервые узнают о пестиках и тычинках.
Потом дело было сделано, и он понесся в туалет, а Агата натянула одеяло до подбородка и представила, как его достоинство качается из стороны в сторону, точно прыгающий в джунглях орангутан.
Дожидаясь мужа в кровати, она не чувствовала ни удивления, ни потрясения, ни злости. Одно только разочарование. Разочарование в том, что человечество за столько-то лет эволюции не придумало ничего поинтереснее, чем скакать друг на друге, как кукуруза на сковородке.
Агата хорошо помнила тот миг, когда узнала, что у мужчин между ног болтаются эти безобразности. Она потом еще несколько месяцев не переставала о них думать. Сама мысль о том, что этих скрытых штуковин вокруг тьма-тьмущая, ее пугала. И как только другие женщины спокойно живут в таком мире?
Она словно попала в западню. Мужчины на улице здоровались с ней так самодовольно, что Агата утыкалась взглядом в землю и думала: «Унегоестьпенисунегоестьпенисунегоестьпенис».
Но потом, много позже, когда ее муж (как и все существа на свете!) начал стареть и обвисать, Агата вновь научилась смотреть мужчинам в глаза.
– Здравствуйте, – преспокойно отвечала им она, а про себя думала: «Какие же вы жалкие. Вы и ваши дряхлые пенисы».
Печальный пенис Рона стал первым симптомом его старения. Вторым – волосы у него в ушах, трепетавшие на ветру, как руки утопающих. С тех пор Агата бессильно наблюдала, как волосы исчезают и появляются на разных частях его тела.
Третьим симптомом стал приступ, после которого Рон потерял чувствительность в левой ноге. Теперь ему приходилось держаться за бедро и тянуть ногу за собой во время ходьбы.
Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул. Подскочил, потяну-у-у-ул.
Четвертым симптомом стал пластиковый катетер, который Рон по вечерам держал на прикроватной тумбочке. После появления катетера каждое утро Агаты начиналось с тихого всплеска мочи ее мужа, который сонно тащился в туалет.
Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх! Подскочил, потяну-у-у-ул, плюх!
Как-то утром, направляясь к кухонному столу, Агата вдруг поняла, что апельсиновый сок в ее стакане плещется точно с таким же звуком.
Больше она его не покупала.
Пятым симптомом была огромная жировая складка, соединявшая подбородок Рона с его шеей, как у пеликана. Теперь любое его слово сопровождалось беззвучным сотрясанием отвисшей кожи, которое усиливалось в зависимости от того, насколько громко он говорил. Кожа эта днем и ночью колыхалась у Агаты перед лицом – неизменная, как солнце. И смотреть на нее было так же невыносимо, как на солнце.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
