Но тогда, по словам Дерриды, любая такая попытка установить истину метафизична, ибо требует «присутствия», призрак которого бродит по всей западной философии. (Таким образом, тот факт, что Фрейд не смог придать психоанализу статус «точной» эмпирической науки вроде физики, достоин похвалы. Не сумев освободить свое детище от метафизики, Фрейд не сумел и обосновать его на ней.) Но даже посреди этого запутанного спора возникают некие нелегкие прозрения, которые стоит рассмотреть подробнее: «Реальность не истинна и не ложна. Но как только начинается речь, человек тотчас же становится частью процесса установления истины в рамках ее уместности, присутствия, речи, свидетельств».
Речь, включающая в себя истину и ложь, описывает реальность, которая в свою очередь не включает в себя такие понятия. Озабоченность философии такой реальностью (или фундаментом для наших отношений с ней) всегда ставит ее на более глубокий уровень познания, нежели наука.
В последнем анализе научное знание всего лишь пытается описать наш контакт с такой реальностью, а не саму реальность (или причину нашего контакта с ней). Она фиксирует экспериментальные свидетельства таких наших контактов. Но именно в этом и состоит трудность анализа Дерриды. Особенность речи такова, что она предполагает наш контакт с этой «никакой» реальностью. Флакон с мышьяком сам по себе не истина и не ложь.
Наклейка с надписью «Яд» на этом флаконе, будь она истинна или ложна, лишь описывает реальность возможного контакта, а не саму вещь. Это научная истина, а не абсолютная. Она подтверждается опытом, а не отсылкой к какому-либо абсолютному «присутствию».
В 1981 г. судьба занесла Дерриду по ту сторону железного занавеса. Он приехал в столицу тогдашней Чехословакии, Прагу, где принял участие в создании «Ассоциации Яна Гуса», названной в честь чешского мученика XV в., бросившего вызов могуществу Церкви. Планировалось, что эта организация займется оказанием помощи чехословацким диссидентам, преследуемым коммунистическим режимом.
С риском для себя и своих слушателей Деррида провел недельный философский семинар. На нем, в частности, изучалась работа под названием «Перед законом», перекликавшаяся с рассказом Франца Кафки, прожившего большую часть жизни в Праге. Смысл этих туманных речей был, однако, хорошо понятен тайной полиции ЧССР, считавшей второй слог в «деконструктивизме» Дерриды ненужным.
При обыске, который провели агенты тайной полиции, у Дерриды «нашли» пакетик марихуаны. За обыском моментально последовал арест. Франция относится к своим интеллектуалам очень серьезно, даже тогда, когда другие оказываются на это неспособными. То, что чешские власти воспринимали как не стоящий внимания инцидент с участием склонного к эпатажу француза-позера, парижской прессой было воспринято совершенно иначе. Национальное достояние Франции оказалось под угрозой, и вскоре сам президент Франсуа Миттеран лично выразил властям ЧССР свое мнение по поводу происшедшего на вопиюще «не-деконструированном» языке.
(Двадцатью годами ранее, когда французские власти попытались арестовать Сартра за незаконную политическую деятельность, де Голль счел своим долгом вмешаться, заявив: «Вам не арестовать Вольтера». Таким образом, Сартр невольно стал воплощением экзистенциализма, суть которого выражается фразой: «Человек обречен на свободу».)
Деррида был спешно освобожден чешскими властями и вернулся в Париж в ореоле героя-победителя. За год до этого умер Сартр, а также Барт. Через три года из жизни ушел Фуко, оставив Дерриде мантию главного интеллектуала страны, переходившую от Декарта к Вольтеру, а затем к Сартру.
Деррида всегда рассматривал деконструктивизм как инструмент борьбы с политическим авторитаризмом и социальной несправедливостью. И все же «политика деконструкции», казалось, сопротивлялась любым четко изложенным манифестам или ясным конструктивным действиям.
По словам Дерриды, «деконструкция должна стремиться заново исследовать ответственность, ставя под сомнение коды, унаследованные у этики и политики». Что в конце концов могло вылиться в любую политическую позицию. И все же, несмотря на такое интеллектуальное двоемыслие, сам Деррида в середине 1980-х гг. активно участвовал в кампаниях по освобождению Нельсона Манделы и борьбе с апартеидом в Южной Африке.
Более противоречивым и опасным было его участие в антирасистских акциях во Франции, где он отстаивал права иммигрантов из стран Северной Африки. Не считаясь ни с чем, Деррида яростно выступал за предоставление им избирательных прав. «Борьба с ксенофобией и расизмом ведется также и через избирательное право. До тех пор пока это право не будет завоевано, демократия будет неполной, а сопротивление расизму останется абстрактным и слабым». Когда дело доходило до политических споров, становилось понятно, что наследник вольтеровской мантии унаследовал и ясность ума своего великого предшественника.
Все, однако, было немного иначе, когда дело касалось феминизма. Если бинарным оппозициям западной логической мысли – истина/ложь, разум/тело, позитивный/негативный – было суждено уступить место неразрешимости, то какова судьба противопоставления мужское/женское? Женщины могли требовать отношения к себе как к равным (неразрешимость), но они же настаивали и на своей особой идентичности (полярность). Выход из этой ловушки, похоже, состоял в том, чтобы вместо идентичности подчеркивать различия.
Как и логическая полярность, которую он укреплял, патриархат также подлежал деконструкции. Однако это неприменимо к самому феминизму. Феминистки, стремившиеся к равенству с мужчинами, просто повторяли старые ошибки. Такой феминизм «является деятельностью, посредством которой женщина желает уподобиться мужчине, а именно философу-догматику, требующему истины, науки, объективности. То есть со всеми маскулинными иллюзиями». Деррида также возражает против того, что он именует «реактивным феминизмом», называя его «адаптивным и ограничивающим самого себя».
И вместе с тем «активный» феминизм декларирует различие, делая его позитивным. Многие феминистки считали все это простой риторикой, однако в Америке Деррида и деконструктивизм сохранили верного последователя в лице Барбары Джонсон (взявшей на себя геркулесов труд по переводу «Диссеминации» на нечитабельный английский).
В 1992 г. Деррида оказался в Англии в весьма щекотливой ситуации. Когда Кембриджский университет предложил присвоить ему почетную степень, против его кандидатуры выступили некоторые ученые мужи. Подобного случая никто не мог припомнить. Оппоненты высказались без обиняков. Французская философия является заложницей мнений «косных авторитетов, всезнающих гуру и моды», отчего она – в отличие от британской – лишена присущих той строгих и ясных стандартов. Более того, «французы – мастера штамповать туманные термины, отчего невозможно уловить момент, когда философские рассуждения превращаются в бессмыслицу».
Несмотря на подобные франкофобные высказывания, Деррида в конечном счете удостоился почетной степени и продолжил свою программу деконструкции. Оставаясь по-прежнему плодовитым, философ упорно «втягивает» в свои диалоги великих мыслителей и писателей прошлого. Сократ, Платон, Декарт, Кант, Руссо, Гегель, Ницше, Маркс и Малларме – вот неполный перечень тех, кто «принял участие» (вернее, был раскритикован) в этом одностороннем процессе. Их труды деконструированы, их открытия переведены в код деконструкции. Приведем лишь несколько коротких примеров. Читатель сам сделает выводы относительно смысла этого действа.
