— Так он не согласен, что красота в душе?
— Согласен… По крайней мере, я так думаю, — ответила Франсуаза. — Но знаешь… Он считает, что есть вещи, о которых не стоит трепаться попусту.
— Сам-то он как?
— В порядке. Работает много, но это ему на пользу.
— Он все такой же красивый?
— О да!.. Правда, сам он так не считает.
— Я видела старый фильм с Гарри Купером в роли архитектора… Ты знаешь, вылитый Андрес! Я весь фильм ждала, что Гарри Купер вот-вот повернется к зрителям и наорет на меня!
Франсуаза посмотрела на пустующее место на их кровати и представила себе спящего Гарри Купера.
— Андрес гораздо красивее Гарри Купера, — сказала она.
— Да что ты говоришь?
— И потом Андрес не актер, а действительно архитектор.
— Что правда, то правда… Считай, что тебе повезло… Уж я на этих макак насмотрелась!
Франсуаза улыбнулась. Она вспомнила, что не слышала слова макаки с тех пор, как Клара звонила ей в последний раз. А если и слышала, то только потому, что сама его повторяла. Она легла поперек кровати и вытянула ноги.
— Как ты там вообще?
— Да ничего… Ну, то есть, уже лучше.
— Когда?
— Что когда?
— Когда стало лучше?
— Лучше и все… Смешная ты…
— Ну и пусть смешная. Ну давай, расскажи, когда тебе было хорошо.
Франсуаза закрыла глаза и прислушалась к дыханию Клары. Она ждала ответа.
— Вот, помнится, однажды ночью с Джозефом… Он сидел на краю кровати почти в полной темноте, пил виски. Его лицо освещали лишь огоньки музыкального центра. Я лежала в постели, курила и смотрела на него… Время от времени он оборачивался ко мне и улыбался. По-моему, за все это время мы не проронили ни слова… Но до чего же было хорошо!
Франсуаза помедлила немного и открыла глаза. Она повернулась, схватила пачку сигарет Андреса и отшвырнула ее от себя.
— Ты думаешь, вы снова сможете быть счастливы? — спросила она.
— Не знаю.
— Конечно, не знаешь. Но веришь, надеешься?
— Надеюсь… Но не знаю… Видишь ли, каждый день слышишь столько всякой чуши, самой разной. Ну там, к примеру, «любят только раз в жизни», «любовь не вернешь» и всякое такое. Не знаешь, что и думать! Вернее, уже вообще боишься думать — а то вдруг и сама сморозишь какую-нибудь глупость и внесешь, так сказать, свой вклад. В общем, не знаю, сможем ли мы или нет. Мне кажется, да, но не знаю… Я даже не знаю, пьет ли он сейчас виски.
Франсуаза возвела глаза к небу:
— Уфф! — выдохнула она. — Я сказала тебе, что он немного изменился, но я ведь не сказала, что он стал другим человеком!
— Я бы очень удивилась.
— А тебе нужен кто-то другой?
— Ну нет, конечно… не думаю. Или Джозеф, или никто. Да что тут говорить: поживем — увидим. Как там Джеймс? Он все еще хочет, чтобы его называли Джеймсом?
— Да… Одно время он предпочитал «Стива», но быстро вернулся к Джеймсу… У него все хорошо… Нарисовал тут в школе потрясающую картину, чистый абстракционизм, висит у нас в гостиной. Но теперь у него новое увлечение: хочет стать писателем, как Джозеф.
— А он не хочет стать просто «писателем»?
— Нет… Правда, просто «как Джозеф» тоже быть не хочет. Только «писателем как Джозеф». По крайней мере, так он сам говорит.
— Понятно… В его возрасте сам Джозеф хотел стать пожарным, так что…
Наступила пауза. Франсуаза сосредоточенно размышляла, глядя в одну точку.
— Ну вот!.. Теперь все ясно! — внезапно воскликнула она.
— Ты о чем?
Франсуаза вылезла из кровати и вышла на середину комнаты. Подобрала с пола пачку сигарет и выбросила в окно.
— Я не уверена, что Джозеф так уж изменился, — сказала она. — Но мне кажется, он наконец понял, что пожарным ему не быть.
Снова наступило молчание. Франсуаза не стала его прерывать, она выжидала.
— Ты права, — наконец услышала она голос Клары. — Ты-то как?
Франсуаза поняла, что какое-то время совсем об этом не думала. «Конечно же, это значит, что со мной все в порядке», — решила она:
— Я хорошо… На этот раз было чертовски трудно расстаться с травкой.
— О! Я тоже пыталась, каких только таблеток не пила — всех цветов радуги!
— И как, помогло?
— Не очень… Сначала вроде да, а потом… А потом стало казаться, что все это самообман.
«Или что игра не стоит свеч», — подумала Франсуаза.
— Может, вся наша жизнь — самообман, — нахмурившись, сказала она.
— Что ты такое плетешь?.. Давай-ка, погладь свой живот.
— Я как раз положила на него руку.
— И что: по-твоему, это самообман?
— Нет, конечно.
— Слава Богу. Сколько тебе еще осталось?
— Максимум месяц, — ответила Франсуаза. Она подошла к кровати и присела на краешек.
— Ты представь себе… Всего месяц — и ты такой косячище раскуришь!
— Перестань!
— Я уж не говорю о бутылочке портвейна!
— Перестань, Клара.
— Причем не об одной бутылочке!
— Перестань, прошу тебя.
— О’кей, о’кей.
Франсуаза чуть было не расплакалась, но потом, почти сразу, ей захотелось посмеяться. Она растянулась поперек кровати:
— Так ты собираешься возвращаться?
— Не знаю… Когда я об этом думаю, у меня сразу живот скручивает.
— И часто ты об этом думаешь?
— Да… То есть, нет… Не то, чтобы я об этом все время «думаю», но живот скручивает постоянно.
— А ты где сейчас?
— Сказала Джозефу, что в Испании.
— Ясно, — ответила Франсуаза, с трудом удержавшись от улыбки.
Она помедлила немного, пытаясь придумать вопрос попроще, села и спросила:
— Ты по-прежнему играешь в театре?
— Нет. О театре больше слышать не могу… Пустое это все, бесполезное.
— А что не пустое?
— Да все. Но это самое пустое.
— Самое-самое?
— Да.
— Совсем ерундовое.
— Так я не говорила. Это уж ты сама.
— Нет, не сама!
— То есть?
— Да ты прямо-таки за язык меня тянула.
— Вот как! Ха-ха! Значит, я могу вертеть тобой, как угодно!
