— Не те времена сейчас, не те! Даже фюрер теперь уже понимает это, — проворчал сидевший слева от Скорцени обергруппенфюрер и генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих, не очень-то и заботясь о том, чтобы сам фюрер слова его не расслышал.
— Важно постичь глубину этого понимания, — едва слышно, почти не шевеля губами, ответил Скорцени.
— Я помню, как мужественно вы действовали в Арденнах, оберштурмбаннфюрер[17], — воспользовался Дитрих тем, что Гитлер вновь на какое-то время впал в полузабытье, в какую-то вневременную интеллектуальную прострацию. — Если бы тогда нам подбросили подкрепления, мы могли бы очистить все нидерландское побережье. Это я вам говорю, Зепп Дитрих.
— В целом мы все-таки действовали неплохо, — едва слышно проворчал Скорцени. — Военные историки вынуждены будут признать это.
— Военные историки — это всего лишь армейское дерьмо. Что они могут смыслить во всем том, что происходило в Арденнах? Попомните мое слово, что этого наступления англо-американцы нам никогда не простят[18].
— Стоит предположить…
— Вспомните, как они зверствовали, хватая в своем тылу ваших провалившихся парней. Припоминаю, как…
Предаваясь каким-то своим воспоминаниям, Дитрих уже был готов окончательно игнорировать чувственные экзальтации фюрера, но в это время Гиммлер осуждающе взглянул на некстати разболтавшихся подчиненных, и они вынуждены были приумолкнуть. Тем более что и фюрер тоже вдруг словно бы очнулся и заинтересованно взглянул на генерал-танкиста от СС.
Пока что оставалось загадкой, почему среди приглашенной на совещание правящей элиты вдруг затесался этот, один-единственный, вояка-фронтовик — коренастый, «простаковатый на вид и грубоватый на слово», как охарактеризовал его однажды рейхсляйтер Борман, генерал. И добро бы кто-нибудь из фельдмаршалов, командующих группой армий, а то ведь всего лишь командующий 6-й танковой армией СС, да к тому же расквартированной сейчас где-то в Австрии.
— Однако я призвал вас сюда, в эти освященные вечностью стены, вовсе не для того, чтобы оплакивать исход нынешней войны, гибель нынешнего, Третьего рейха германцев. — Теперь Гитлер стоял, опираясь растопыренными ладонями о стол. Скорцени видел, что ноги его подогнуты, он уже как бы и не стоит, а пребывает в каком-то полуприсесте, словно бегун, безнадежно засидевшийся на стартовой линии после второго фальстарта. — Нам следует подумать над созданием Четвертого рейха, позаботиться о том, чтобы его творцы начинали свою деятельность, имея достаточный запас драгоценностей и валюты. Должен вам прямо сказать: я хочу оставить творцам последующего великого рейха богатое наследство. Настолько богатое, чтобы оно оказалось достойным возрождаемой Великогерманской идеи. У тебя, Борман, будет особое задание.
— Как всегда готов, мой фюрер, — медленно как-то выходил из состояния своей партийной полудремы рейхсляйтер. Все это время он сидел откинувшись на спинку кресла, но при этом массивная голова его покоилась на груди, упираясь подбородком в лацкан френча армейского образца.
В последнее время Борман предпочитал ходить в таком вот, грязно-песочного цвета френче без каких-либо знаков различия, но тем самым отличаясь от всех остальных приближенных фюрера, обычно присутствовавших на подобных совещаниях.
— Я хочу, чтобы ты сейчас же отбыл в Берхтесгаден, а затем в Оберзальцберг и в Штирию, в Мертвые горы. Мы должны срочно наметить все те тайники — в ставке «Орлиное гнездо», в шахтных штреках, горных пещерах и озерах, в стенах и подземельях местных замков и храмов, наконец, под хозяйственными постройками надежных крестьянских усадеб, — в которых будут сосредоточены государственные и наши с вами личные сокровища.
Улавливая суть задания, которое фюрер давал своему заместителю по партии[19], Геринг все более нервно подергивал не в меру разжиревшим затылком, свисающим за ворот неуместно белого для подобной «похоронной церемонии» и непростительно парадного кителя. Скорцени хорошо помнил, что именно Геринг первым всерьез задумался над спасением своих сокровищ от варваров. Вот только место для собственного «острова сокровищ» стал искать неподалеку от ставки фюрера «Бергхоф» и своей собственной бункер-виллы, именуемой в народе «Герингхаузом». Но из этого не следовало, что именно он первым зародил идею «Альпийской крепости», просто дальше уходить некуда: горы — последняя надежда всяк терпящих поражение.
— Вы не ослышались, господа, и личные тоже, — понемногу оживал фюрер, пытаясь придать своему голосу надлежащие твердость и решительность, — поскольку большая их часть отныне должна служить идее будущего рейха. Запасы золота и серебра, изделия и полотна древних мастеров, наиболее ценная храмовая утварь — все это мы обязаны спасти от варваров, от разграбления; спасти ради наших последователей, ради идеи национал-социализма.
Произнося все это, Гитлер вновь обращался исключительно к Борману, вызывая тем самым ревнивое негодование у рейхсмаршала.
— Мы должны вернуться к идее «Альпийской крепости», — высказался он, как только фюрер завершил очередную часть своего монолога. — Создавая вокруг ставки «Бергхоф» мощный укрепрайон, который бы охватил западные районы Австрии и весь юг Германии, мы получим прекрасный горный редут, в котором отборные войска смогут держаться достаточно долго, чтобы диктовать врагам свою волю. Это позволит не только превратить Альпы в неприступную крепость, но и в надежную, тайную сокровищницу. Мы должны вернуться к этой идее, потому что пора, мой фюрер, давно пора!
9Из шифрограммы Даллес знал, что в Швейцарию под именем дона Чигарро должен прибыть генерал-майор Уильям Донован[20], но до последней минуты не верил, что подобный визит вообще в принципе возможен. Начальник Управления стратегических служб США — и вдруг столь неожиданный, рисковый вояж!
