Забыл упомянуть, что Поленов пришел не один, а с красоткой, курносой, светленькой, небольшого росточка, но складненькой, она прямо-таки была влюблена в своего развеселого спутника и не сводила с него сияющих глазок… Нас она едва замечала.
В какое-то мгновение стол наш заполнился сладостями и марочными винами; Поленов же подливал и был неистощим на тосты… Так что поход в город затянулся, и мы опоздали на ужин.
Возвращались поздно, и рядом со мной оказалась парикмахерша Люда, тихое создание, неприметная, ненавязчивая и, по-видимому, больная. Уже после Ялты Поленов частенько у нее останавливался, наезжая в Москву, и жил у нее, и пил, и спал… И она безропотно его сносила. Его же, кажется, смущала эта связь, и он старался о Люде всуе не упоминать, а при случае отшучивался, мол, девка-то всем хороша, но уж больно костиста!.. Года через два она умерла от сердца. Было ей около тридцати. Она, оказывается, знала, что обречена. Но об этом никогда ни словечка.
Сейчас она с трудом поднималась в гору, цепляясь за мою руку.
Та же дорога, только в обратном порядке: Морская, Судейский переулок и долгие ступени наверх, через сад, с белеющими в сумерках цветами и деревянными скамейками, где мы останавливались передохнуть.
Зашел разговор о Поленове – сам-то он успел ускакать вперед, – о том, что человек он, по-видимому, легкий и умеет красиво угощать и выпивать…
– Угощает… Это правда… – сказала Люда, хватаясь за грудь и передыхая через каждое слово. – Но сам-то… Ни-ни…
– По-ле-но-ов?
– Да, не пьет он, – повторила Люда и облегченно вздохнула. Видимо, отпустило. – Ему и нельзя пить. Разве вы не знали?
– Но… Он так… угощал?
Она пожала плечами. Предложила передохнуть.
Мы присели на влажной скамейке. И тут я услышал презанятную историю, которая произошла на Дальнем Востоке, где служил Поленов. А числился он, по словам Людочки, образцовым командиром корабля, имел боевые награды за борьбу с нарушителями территориальных вод, чаще японскими рыбаками, а еще был знаменит как артист: и пел, и декламировал, и всякие там концерты и стихи… В общем, был на плаву, всеобщий любимец.
А тут подоспела у них в подразделении круглая дата. Известно, юбилеи у нас обожали: к ним пристегивали и премии, и повышения, и награды… И был задуман командованием необыкновенный сабантуй, с выездом офицерского состава на природу, на какой-то остров, подальше от чужих глаз.
Запас спиртного сосредоточили у Поленова на корабле. Закуска «плыла» отдельно. Но в канун праздника, так случилось, объявили штормовое предупреждение, и все суда, в том числе и Поленова, вышли на рейд. Да встали. И простояли там несколько суток.
С этого и началось.
Тревога оказалась ложной, а шторм если и случился, то лишь на корабле у Поленова. Когда на берегу хватились да стали вызывать по рации, с судна ни на какие сигналы не отвечали.
Некому было отвечать.
Расследование показало, что за время ожидания на рейде командой, очень малочисленной, был потреблен весь юбилейный запас вина, рассчитанный, по-видимому, на сотни человек: водка, шампанское, коньяки… Белые и красные вина… И пиво тоже.
Во всю мощь уже свирепствовал сухой закон (какой-то по счету), и любая граммулька захудалого сучка доставалась людям с боем. Это не японцев ловить, тут героизм особого свойства нужен.
Однажды в Переделкине зашел я в универмаг купить зубную пасту. Встал в очередь, но давали одеколон, по два флакона на человека, очередь штурмовала прилавок, и продавщица без разговоров сунула мне в руки два флакона цветочного одеколона. И я взял, ибо выяснять, почему мне нужна зубная паста, когда остальным одеколон, было небезопасно. Озверевшая толпа могла бы избить.
Поленов как-то упомянул, что морячки из его команды во время дежурств вылавливали в море японские бутылки, чаще из-под виски. Пахли они, конечно, только морскими водорослями… Но ведь так хотелось! И – молились: «Господи, преврати ты море Охотское – в водку «Московскую», утоли ты душу матросскую!»
Он услышал. На судне, как в волшебном сне, появился винный склад, о котором и мечтать не могли. Поперву взяли несколько бутылочек, для пробы. Не хватило. Взяли еще… А там уже пошло без счета…
Как говаривали в старину многоопытные предки: вали кулем, посля разберем! И валили. И валились… Те, кто не мог передвигаться на своих двоих, ползли к складу по-пластунски, наливались лежа, а посуду швыряли в море, чтобы хоть раз заносчивые японцы тоже понюхали, чем же пахнет русская гульба!
Потом была долгая разборка… В дивизионе, в штабе, в партийных, прочих кабинетах. Доставали до печенок, грозили страшными карами… Но все вдруг спустили на тормозах…
Ну а кого прикажете судить, если экипаж лучшего в Тихоокеанском флоте корабля, во главе с его боевым командиром, вывозили бездыханным на санитарном транспорте.
Но их не только жалели, им завидовали. Эти несколько суток для них были наполнены счастливым бытием и могли бы вспоминаться как лучшие часы жизни.
Ведь не просто пили да упились, а – сгорели!
Угорелые пьянки на Руси и прежде были не редкость.
Мой отец с восторгом описывал многодневную свадьбу одного сельчанина, в родной деревне, когда выпито было с десяток ведер и двое его дружков сгорели, а он, отец, уцелел… Его заставили жрать теплый навоз…
Отец гордо добавлял: «Двое сгорели! Такая была свадьба!»
Ну а тут отделались легко: команду госпитализировали, и уже через полгода Поленов проходил реабилитацию в лучшем санатории в Ливадии, и было ему наказано навсегда забыть, как она выглядит… выпивка. Иначе, говоря морским языком, пойдет он на дно.
Так объявил ему лечащий врач. Он не пугал. Лечение предстояло долгое. Но происходило-то оно в Крыму, где как раз много пьют. И тогда, по наблюдениям сметливой Людочки, Поленов пустился по здешним кабакам с намерением почти что невинным: он стал угощать других.
По совету Людочки, а парикмахеры, как и таксисты, психологи, в следующий же «заплыв» в кабаки я не столько потреблял марочные вина, сколько наблюдал за Поленовым. Он же, как всегда, был шумен, говорлив и без конца подливал нам винцо… Но вдруг затихал и сосредоточивался на ком-то из гостей, следя напряженно за каждым его глотком, глаза его при этом останавливались, а губы, а язык, а горло сопереживали пьющему, даже кадычок двигался в такт с чужими глотками… И когда гость допивал до конца, Поленов блаженно откидывался и покрывался легким румянцем… Глаза его медленно пьянели…
Я бы не поверил, если бы не был свидетелем, как совершенно трезвый Поленов «косел» у нас на глазах, становясь и шумней, и раскованней, и, по-моему, лучше.
Закончился срок, и наша теплая компанийка разъехалась. Улетел и Поленов на свой Дальний Восток, в город Корсаков, где находилась военная база. Но связь не прервалась, переписывались, а раз-другой Поленов приезжал в Москву.
