Он не ответил — просто потому, что она закрыла ему рот своими губами, потом отстранилась, сделала шаг назад, притянула к себе и медленно, не говоря ни слова, начала расстегивать пуговицы на его мокрой рубашке. Она не сомневалась — не кокетничала, не пыталась не быть собой, она просто знала, что так должно быть, что иначе быть просто не может, — решать не ей, ведь то, что должно было произойти сейчас, уже давным-давно было предначертано свыше. А ей оставалось только быть счастливой.
И она была счастливой — счастливой настолько, насколько это вообще возможно. Дни летели незаметно, складывались в месяцы — лето, сессия, осень, желтые листья, туман, снова дожди, первый снег, первые проталины и снова — лето... Долгожданное лето. Хотя теперь, впрочем, как и всегда, Данке было абсолютно все равно, какое за окном время года, какая на улице стоит погода, а дождь всегда был милее солнца, дождь — это всегда весна...
Год пролетел настолько незаметно, что она и оглянуться не успела. У нее — третий курс, а у Андрея...
— Ты поедешь со мной, — решительно заявил он Данке, когда вопрос о его отъезде в Штаты стал уже делом решенным.
— Не говори глупостей, — отмахнулась она, — мне еще два года учиться. Да и вообще — на каком основании?
— На очень даже важном, юридически обоснованном основании.
— Обоснованном основании — так не говорят, — возразила она, не вдумываясь в смысл сказанной фразы.
— Ну и пусть не говорят, а я говорю, и мне вообще на них наплевать...
— На кого тебе наплевать?
— На всех, — неопределенно ответил Андрей, — тех, кто так не говорит. Я без тебя не смогу, Данка. Не смогу.
Она не ответила, задумчиво вглядываясь в даль — туда, где вокруг скамейки собралась стайка воробьев, проворно хватающих рассыпанные кем-то на асфальте крупные черные семечки.
— Ты ведь даже не поняла, о чем я тебе только что говорил.
Данка медленно, словно в оцепенении, отвела взгляд от беззаботных серых птиц.
— Ты думаешь? Но согласись, что тебе не мешало бы упасть на колени и попросить моей руки и сердца по всем правилам этикета. Твоя фраза насчет обоснованных оснований, пожалуй, самая оригинальная из всех, которыми когда-либо пользовался мужчина для того, чтобы попросить женщину стать его женой.
Она произнесла эти слова ровно, на одном дыхании, стараясь говорить спокойно, без эмоций, — у нее получилось, она заметила, как его глаза подернулись влагой, и тут же оба они рассмеялись.
— Я люблю тебя, — пробормотала она ему в губы, почувствовав на своих губах ответное «люблю».
— Ну и как тебе мое предложение?
— Мне — нормально, только...
Брови ее нахмурились. Он знал, прекрасно знал, что стоит за этим «только», но все равно спросил:
— Только — что?
— Не что, а кто. Сам знаешь — твои родители.
— Я тебе уже сказал — мне на них наплевать.
— Андрей, — устало произнесла Данка, — ну зачем ты так? У тебя же неплохие родители, просто замечательный отец, и мама твоя в чем-то права...
— В чем? В том, что если человек не родился в Москве и его отец не правительственный чиновник, а рядовой инженер на заводе, значит, это и не человек вовсе, а так, существо третьего сорта? В этом они правы? — запальчиво произнес Андрей.
Данка сразу не ответила. Она вспоминала.
Их первая и единственная встреча с Галиной произошла спустя шесть месяцев после того памятного вечера в ресторане и ночи под дождем. Шесть месяцев родители Андрея просто знали, что их сын встречается с какой-то девушкой со странным именем Даниэла. Об остальном могли только догадываться, потому что сын, обычно охотно отвечающий на самые откровенные вопросы отца, касающиеся его любовных приключений, на этот раз молчал как рыба. Все, что они смогли из него вытянуть, — так это то, что Даниэла — замечательная девушка (все они замечательные, когда у мужика кошелек тяжелый — сразу же засомневалась мать), что она студентка университета и что у него с ней не так, как раньше.
Что скрывается за этим «не так, как раньше»? А как вообще было раньше, да и было ли? В жизни сына девичьи лица начали мелькать лет с семнадцати — Андрей был симпатичным, общительным, а главное (это опять-таки по мнению матери) — обеспеченным юношей. Все его чувства к противоположному полу всегда находились под неусыпным контролем Галины, но до поры до времени контролировать, собственно, было и нечего. Лена, Наташа, Элеонора, Алина, снова Лена и еще две или три Наташи подряд... И тут вдруг — Даниэла... Месяц, второй, третий, четвертый... Было о чем беспокоиться, потому что — и сын об этом прекрасно знал, а если не знал, то по крайней мере догадывался — какая вообще может быть Даниэла, если есть Катенька — милая, славная девочка, дочка заместителя главного спикера правительства, чей «династический» брак с Андреем был делом решенным вот уже несколько лет назад. Чем же она ему не пара — ну разве что только чересчур скромна, так ведь это же хорошо, верной женой будет, не то что все эти свиристелки, давалки, проститутки, как мысленно называла Галина всех девчонок, мелькающих в жизни сына и не оставляющих в ней заметного следа. Данку она сразу же причислила к той же категории. — Она, наверное, просто трахается лучше, чем другие, вот он к ней и прицепился, — делилась она своими соображениями с мужем в привычной грубоватой манере. Сама Галина Сергеевна, кстати, тоже в свое время была лимитчицей, приехала покорять Москву из далекой сибирской деревни и покорившей в результате лишь одного мужчину... Сама она двадцать с лишним лет назад вышла замуж за своего Сашку в звании давалки и долго, очень долго, ловила на себе злые взгляды свекрови, которая этим грубым словом называла ее только мысленно, — в отличие от семьи, в которой росла Галина, Одинцовы были интеллигентами, даже аристократами, и подобные словечки в семейном лексиконе не практиковались. Но с годами все забылось — забылась даже родная сибирская деревня, забылась мать, большегрудая белесая тетка-простушка, доярка, забылся отец — сельский механизатор, забылась куча братьев и сестер, появился московский выговор, появились осанка, надменный взгляд и посадка головы. Галка, Галюха просто испарилась, а вместо нее появилась Галина Сергеевна, женщина, до кончиков ногтей утонченная, жена правительственного чиновника, настоящая москвичка, которая Сибирь только на карте и видела, да и то мельком... И только он, Александр Тимофеевич, Сашка, до сих пор иногда встречал в своей квартире ту самую деревенскую простушку Галюху — может быть, именно ее-то он и любил до сих пор, любил за острые словечки, за смех — немелодичный, громкий, но искренний, за откровенную, ничем не прикрытую, но такую настоящую простоватость... Хотя — возможно, ему просто казалось, что эта женщина еще жива.
— Да брось, Галина, что ты так против девчонки, — вяло возразил супруг.
— «Девчонки»! — передразнила она мужа. — Да она, наверное, без целки родилась... Шалава! Ты ведь знаешь, сыночек у нас сексуально озабоченный, весь в папашу пошел... Эй, да ты спишь, что ли? — толкнула она в плечо и вправду уже задремавшего на ее груди мужа. — Спишь...
