Дольникер замедлил ход так, что телега догнала их.
— Товарищ, — обратился он к возчику, — вы не возражаете, если вместо нас вы будете возить кого-нибудь другого?
— Нет, — ответил курильщик трубки, — как раз наоборот.
* * *
В тот вечер Дольникер болтался меж домов, пока последний клиент не покинул парикмахерскую. Залман собирался закрывать ставни, и его коротышка жена выметала с пола остатки волос, когда политик ворвался внутрь и уселся перед мутным зеркалом.
— Каковы виды на урожай, господа? Какова ситуация на полях?
Хасидов намазывал лицо политика мыльной пеной и не отвечал.
— Это непросто, господа, трудиться в сельском хозяйстве, работать в парикмахерской и к тому же еще вести официальные дела деревни, — выразил политик свое мнение, — то есть я хочу сказать, товарищи, что порой человек берет на себя больше, чем он способен вынести.
— Да, — ответил цирюльник осторожно, — только подстричь я и сегодня не успею.
— Если есть кто-то, понимающий настроение рабочего человека, так это я. Чем я мог бы вам помочь, господин Хасидов?
— Не шевелите кожей вокруг рта.
— Охотно, — сказал Дольникер и тут же добавил: — Ваш участок находится довольно далеко от деревни, если я не ошибаюсь…
— Еще как далеко, — вмешалась жена цирюльника, — мало того, что этот несчастный почти на ногах не стоит, когда возвращается домой, так он еще каждый вечер должен обслуживать публику и выслушивать разные глупости.
— Действительно? — Дольникер вовлек женщину в беседу. — Если так, у меня есть возможность вам помочь. Я нанял на две недели повозку для себя и своего секретаря, но она мне больше не нужна. Так я думал передать ее в распоряжение господина Хасидова…
Цирюльник прекратил бритье:
— Как? Что?
— Я хотел помочь, товарищи, в духе вышесказанного.
— Почему именно мне?
— Ибо вы, господин Хасидов, староста.
— Какой староста?
— Староста по факту, ведете дела деревни. Староста де-факто.
— Я не де-факто. Я не веду никаких дел.
— Не возражайте, товарищи. Если я правильно понял, господин Хасидов, вы ведете списки товаров, заказываемых через «Тнуву».
— Правильно. Меня всегда заставляют это делать.
— Именно это и подвигло меня предоставить повозку в ваше распоряжение, товарищи. Она ведь уже нанята, поэтому вам ничего не будет стоить.
— Неужели вы думаете, господин, что я буду ездить на колесах? На телеге возят корм для скотины, а не людей.
Но тут подоспело подкрепление:
— Тебе не помешает, Залман, поездить несколько дней на телеге, если уж господин инженер нанял ее для тебя, — перекрыл женский голос речь мужа, — ты — староста де-факто, или как там господин инженер сказал, или нет?
— Не сходи с ума, пожалуйста! — вскипел цирюльник и начал стрижку. — Что скажут в деревне? Нет, господин, не обращайте внимания на женскую болтовню, это у меня не пройдет.
* * *
Когда цирюльник впервые поехал на свое поле на телеге, жители деревни просто глазам своим не поверили. К тому же и госпожа Хасидов восседала на телеге с сияющим видом за спиной возчика, приветливо помахивая пешеходам. Цирюльник останавливал транспорт каждый раз, когда проходившие люди были в пределах досягаемости его крика, и объяснял извиняющимся тоном, что он не виноват, он получил телегу на несколько дней от господина инженера, потому что тот заявляет, что он, Хасидов, староста де-факто и все такое. Однако страх цирюльника оказался преувеличенным, ибо на деле напряженность с каждым днем спадала, и вскоре цирюльник на телеге стал неотъемлемой частью пейзажа, как и силуэт инженера, гуляющего по улицам и беседующего с очкастым опекуном.
Что же касается самого Дольникера, то он впервые получал удовлетворение от своего пребывания в Эйн Камоним. Далее события развивались без его инициативы.
Это случилось на исходе субботы за «общим столом» в трактире. Событие это прошло почти незамеченным, ибо лишь немногие в зале поняли сущность происходящего. Сапожник Гурвиц, сидящий рядом с Дольникером, обратился посреди трапезы к своему соседу и завязал с ним живую беседу. Надо отметить, что это был первый случай, когда житель деревни (помимо близнецов) захотел поговорить со странным гостем.
— Господин инженер, — сказал сапожник, — моя земля находится очень далеко от деревни.
— Действительно?
— Так дайте мне телегу.
Дочь сапожника, та самая маленькая блондинка, что сидела рядом с господином опекуном, пыталась толкнуть отца, но он рявкнул на нее, чтоб она замолчала:
— Отстань от меня, Двора, я старше цирюльника, и с ногой у меня не в порядке. Господи, как было бы хорошо, если б мне не пришлось ходить пешком несколько дней.
— Я охотно бы удовлетворил вашу просьбу, господа, — оправдывался Дольникер, — но что я могу сделать — ведь у вас, господин Гурвиц, нет общественной функции в деревне! Право на пользование транспортом принадлежит старосте, и поскольку в настоящее время цирюльник составляет списки товаров, то и транспорт находится в его распоряжении.
— Я не понимаю, — вскипел сапожник, — почему телега положена этому типу, самому глупому во всей деревне?
— Ибо он — староста, господа.
— А если я буду старостой или черт знает кем, так я смогу ездить в телеге?
— Без всякого сомнения.
— Ну, это можно уладить. Цирюльник — мой друг, — вздохнул Цемах Гурвиц, встал и заковылял к Хасидову.
— Залман, — сказал он, дружески похлопав цирюльника по плечу, — знаешь что? Я забираю у тебя ведение списков для «Тнувы». Это несправедливо, когда все вешают на одного…
— Слава Богу! — вздохнул цирюльник с облегчением, как будто камень у него с души свалился, но вдруг выкрикнул «Оооой!» и с кислой миной потер под столом ушибленную лодыжку.
— Залман хочет сказать, — заявила супруга цирюльника, — что ты, Цемах, слишком занят для этого и не умеешь читать и писать и ты не очень де-факто, понимаешь.
— Женщина, — прохрипел Гурвиц, — не тебя я спрашиваю, а Залмана!
— Я думаю, — вздохнул Залман, — что пока оставим как есть.
Сапожник сел и похлопал цирюльника по плечу, на этот раз с отвращением.
Он вернулся на свое место и с обидой сказал:
— Маленький цирюльник стал большой сволочью.
— Ясно, — сказал Дольникер, — ведь он староста.
* * *
Этот вечер запомнился Дольникеру замечательными событиями. Он набил брюхо всякими запрещенными ему вещами, начиная со шкварок и кончая кислой капустой. Он выпил также и водки, дойдя до состояния легкого подпития, и боли в побитом теле как не бывало. Он беседовал со множеством крестьян почти на равных, и сердце его переполнялось чувством благодарности. Сам трактирщик поздравил его с замечательной идеей насчет телеги и выразил мнение, что это свидетельствует о добром сердце Дольникера.
