Я делаю глубокий вдох. И беру свои вещи.
6:30
Тихо закрываю за собой дверь. Все.
Кончено.
Так сказать, все кончено.
Я героически выпячиваю подбородок и, пытаясь сохранить гордую осанку, тащу вниз по лестнице тяжелый чемодан, огромную дорожную сумку и два пакета.
Марпл шаловливо скачет вокруг меня и так энергично виляет хвостиком, как будто хочет, чтобы он отвалился. Как всегда, на последних метрах лестницы она теряет равновесие, кувыркается и скользит, выставив вперед все четыре лапы, и врезается прямо во входную дверь.
Хлоп.
Каждый раз одно и то же. Марпл уже к этому привыкла и оповещает об этом столкновении характерным «пффффхтхххююю». Звук, как будто из очень сильно накаченной шины разом выпустили весь воздух.
Машина припаркована прямо у подъезда. Я заталкиваю чемоданы в багажник, открываю верх и сажаю Марпл на переднее сиденье. У меня фиат «Спайдер» небесно-голубого цвета с металлическим отливом. Это не просто какой-то «Спайдер», но первая модель, разработанная самим Пинином Фарина, потрясающий, единственный в своем роде небольшой кабриолет с чудесными дверными ручками и замечательными выпуклостями на капоте.
Я купила его еще тогда, когда мы с Ибо второй год нашей независимости еще числились в списках должников, в проклятых черных списках. На правой дверце надпись красными буквами: www.cafe-himmelreich.de. Я считаю это отличной рекламой, потому что небесно-голубой автомобиль – самая подходящая машина для женщины, которая даже на шпильках не достигает метра семидесяти.
Моя машина – как плюшевый мишка, которого прижимаешь к себе, если не можешь заснуть в чужом месте. Мой дом, моя отрада, мой кусочек родины в тяжелые времена, вдали от дома.
Мало найдется женщин, которые так же трепетно относятся к своей машине, как я. Например, когда садишься к Ибо, нужно повыше засучивать брючины, до того загажен салон. Повсюду – следы ее деятельности. Она просматривает почту, пока стоит на светофоре, за рулем она ест бананы, конфетки от кашля и шоколадки. Конверты, счета, открытки, обертки, фантики – все валяется на полу.
Кроме того, вещи, которые не помещаются в квартире, Ибо складывает в багажник.
Например, старые ролики, двенадцать томов «Разговорного словаря» Мейера, многофункциональный кухонный комбайн, который она получила на Рождество от своей глупой крестной. А когда Ибо стоит в пробке – а Ибо стоит в пробке каждое утро, она поворачивает к себе зеркало заднего вида и начинает выщипывать брови.
Просто отвратительно! Где не сядешь, брови Ибо обязательно прилипнут к пальцам. Или наткнешься на пинцет, который всегда лежит наготове на правом сиденье.
«Говорю тебе, куколка, выщипывание бровей может стать манией», – внушает Ибо.
И с тех пор, как я сама стала этим заниматься, поняла, что она права. Здесь у нас взаимопонимание. В остальном же достигается с трудом. Мы любим друг друга всем сердцем, но мы совершенно разные. И мне больно видеть, как мало внимания уделяет она действительно важным вещам: одежде, индексу роста и веса, мужчинам, сплетням и имиджу.
Как результат, Ибо и ее машина замечательно друг другу соответствуют. Это, собственно, и не настоящая машина. Это – опель «Астра».
«Главное дело, он двигается и едет налево, если мне надо налево», – говорит она.
Похоже, многие женщины отбирают себе мужчин по похожим критериям. Отчего отношения так часто кончаются крахом.
Во всяком случае, я запретила Ибо размещать рекламу нашего кафе «Химмельрайх» на дверце ее машины. Это могло бы привлечь совершенно не тех людей. Плохо уже то, что кафе принадлежит водителю опеля «Астра». Не хватало еще, чтобы и клиент приезжал на опелях «Астра».
Для Ибо машина не имеет большого значения, она не подумала как следует, прежде чем ее купить. Все же это лучше, когда человек долго ломает голову, а потом все равно покупает дрянную машину. Эти люди похожи на дамочек с подтяжками на лице, которые заходят в контору Филиппа, чтобы обжаловать свои брачные договоры, потому что мужья бросают их ради женщин, которые через десять лет, став такими же старыми клячами с подтяжками на лице, будут приходить к Филиппу за тем же самым.
Они так богато одеты, им наверняка выплатили бы по 80 000 марок за ущерб, вздумай они впасть в истерику. Они часами торчат в бутиках, брюзжа по поводу цен за фирменный знак, их сумочка зависит от одежды, а одежда – от цвета глаз. Они постоянно переживают за свою внешность и тем не менее выглядят жутко.
В этом Ибо нельзя упрекнуть. Она совсем не тратит времени на то, чтобы выглядеть плохо.
Я делаю глубокий вдох, поворачиваю ключ зажигания и принимаю решение – с этого момента делать все не так, как я привыкла.
К чему я пришла, делая все так, как привыкла?
Я вынуждена скрываться бог весть в какую рань. Оскорбленная, униженная, озлобленная, опасная для окружающих. Я слишком долго «все понимала». Со мной всегда можно иметь дело. Я такая естественная. Такая открытая. И такая дружелюбная.
Просто дура.
Но, друзья мои, все это в прошлом. У меня есть самая лучшая подруга, фантастический парикмахер, мне принадлежит половина кафе, дела которого идут хорошо, собака китайской породы шарпей и небесно-голубой кабриолет фиат «Спайдер». Я никому больше не позволю сказать мне что-то не так.
С естественностью покончено.
Отныне я стану злой.
6:33
Я жму на газ. И тут мне представляется крайне уместным, заскрежетав шинами, круто свернуть на Курфюрстендамм. Я долго тренировала этот маневр по ночам на неосвещенных и отдаленных площадках. Потому что нет ничего более жалкого, чем сорвавшаяся попытка эффектно стартовать, когда вдруг глохнет мотор и ты, сопровождаемая презрительными улыбками, отъезжаешь от светофора последней.
Это – вроде как: на стадионе хочешь свистнуть в два пальца, а выходит пшик, или: с гордым, надменным видом проходишь по пустой танцплощадке и, только садясь, замечаешь, что позади, зацепившаяся за чулок, тянется длинная лента туалетной бумаги.
К сожалению, поблизости нет никого, кто бы оценил мой голливудский скрежет шин. В такое время никого на дороге нет. Все магазины закрыты до десяти часов, и никто по субботам не встает раньше времени.
Я знаю совсем другую Курфюрстендамм. Полную людей, машин, запахов. И как всякое место, которое я помню полным жизни, эта улица, сейчас такая пустынная, трогает меня до глубины души.
То же самое ощущение я испытала очень давно после одной вечеринки.
Мои родители были на отдыхе, я пригласила друзей. В кухне я накрыла стол с закусками: салат с лапшой и бутербродики с сыром. Холодное шампанское, в холодильнике пиво. В гостиной громко играла группа «Police».
В спальне моих родителей Кристина Меркштайн, которая сидела рядом со мной на немецком, потеряла невинность. Георг Зайтц (он был хуже всех по математике) блевал в ванной, потому что выпил слишком много красного мартини. Иоахим целовал меня взасос, танцуя со мной возле шкафа, а Стинг пел:
