– Опять картошка! – вслух возмутился один из строителей в выцветшей форме солдата конфедератов. – Дэннехи, я когда-нибудь увижу кашу?
Его поддержали еще несколько бывших солдат-южан, на что Мичелин добродушно ответил:
– Ладно, детки, не шумите, послушайте своего папу и кушайте картошку. Она лучше всего вернет вам бодрость после вашей ночной смены.
Майкл Рафферти слушал эту словесную перепалку молча. Ему не нравилось, что в его бригаде много бывших солдат, но Мичелин Дэннехи не нравился ему еще больше, поскольку этот малый плохо держал язык за зубами и повсюду болтал, что Рафферти дает прорабу деньги за спальный вагон.
Увидев возможность хоть как-то отомстить, Рафферти решил вставить свое слово.
– Думаю, мать Дэннехи давала ему сосать картошку, а не свою титьку, – прорычал он.
Дорожники охотно засмеялись на эту острую приправу к их завтраку.
– Если это и так, – гневно поднял бровь Мичелин, – и все Дэннехи всегда питались картошкой, то все Рафферти выкапывали из земли желуди.
Дорожники засмеялись снова, тем более охотно, что это замечание адресовалось одному из начальников.
– Не искушай судьбу, карлик, – пригрозил ему обозлившийся Рафферти.
Но глаза Мичелина вспыхнули еще ярче, и он подлил масла в огонь:
– И, найдя желудь, радостно хрюкали.
Над этими словами захохотали все, кто их расслышал. Рафферти же отнесся к ним отнюдь не так добродушно. Он отодвинул свою тарелку и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Первой его мыслью было ударить этого ехидного повара в зубы, но он сразу сообразил, что это уронит его в глазах всей бригады. Драться с таким маленьким человечком было не по правилам. Правда, почему-то эти правила не распространялись на его собственную беззащитную жену.
– Ладно, поели и хватит. Пошли, – хрипло приказал он и направился к двери вагона.
Со сноровкой, приобретенной за долгие годы работы, Дэннехи вместе с помощниками довольно быстро накормили завтраком и остальные бригады. Когда последние из рабочих еще дожевывали свои порции, он уже приступил к приготовлению обеда.
В это время Кэтлин Рафферти, стоя у входа в свою палатку, смотрела, как поезд уходит прочь, увозя Майкла и его бригаду к концу дороги в десяти милях от городка.
Она улыбнулась, когда свежий утренний ветер мягко сдул волосы ей на лицо.
Это время дня Кэтлин любила больше всего. Лагерь затихал, покинутый сотнями своих обитателей, которые вернутся обратно лишь на закате, наполняя городок криками и шумом.
Ее взгляд упал на загон, в котором Кин Маккензи отвязывал свою лошадь, чтобы отправиться в дорогу. По тому, как легко он вскочил в седло, было видно: если не родился, то вырос он среди лошадей.
Проезжая мимо Кэтлин, Кин приложил пальцы к шляпе и поклонился.
– Доброго вам утра, миссис Рафферти.
– И вам того же, мистер Маккензи, – ответила она и потом долго смотрела ему вслед, пока он не пустил лошадь в галоп и не скрылся за поворотом.
И тут лицо Кэтлин залила краска стыда. Она подумала, что ее мысли о Кине Маккензи сами по себе уже нарушение супружеской верности, а для ее веры – один из самых тяжких проступков. Однако, хоть это и грех, она никак не могла перебороть себя и перестать думать о разведчике компании.
Майкла Рафферти Кэтлин ненавидела еще с детства, когда их родители были соседями. Она часто вспоминала зеленые поля своей далекой родины. Ее дом в Келсо, маленькой деревушке в графстве Керри, выходил окнами прямо на море, и Кэтлин любила в ясные дни сидеть на утесе, наблюдая, как волны накатывают на берег и разбиваются о камни далеко внизу.
Ее родители были очень бедны, но они любили свою дочь, и она выросла, ни в чем не нуждаясь. Потом она начала помогать родителям, продавая шерсть от овец с их фермы.
Восемь лет назад, ища отбившегося ягненка, она повстречала пьяного Майкла Рафферти, который ее изнасиловал; когда выяснилось, что у нее будет ребенок, родители и местный священник настояли на том, чтобы он женился. После венчания каждый день ее жизни, прожитый с пьяным животным в человеческом облике, был для нее настоящим адом.
– Доброе утро, уважаемая, – внезапно прервал ее воспоминания голос с ирландским акцентом.
Смущенно улыбнувшись, она повернулась к повару:
– Доброе утро, Мичелин.
Мичелин Дэннехи держал в руке тарелку. Усы не могли скрыть его улыбку.
– Я принес вам немного горячего, Кэтлин.
– Это очень любезно с вашей стороны, Мичелин, но, честное слово, я нисколько не голодна.
– Но вы должны есть, уважаемая, чтобы набраться сил, – настаивал он.
Здоровье Кэтлин заботило Мичелина больше, чем всех докторов. Все в городке знали, как грубо Рафферти обходится со своей женой.
Мичелин взял Кэтлин за руку и отвел к изогнувшемуся дереву.
– Сядьте здесь и съешьте все, пока не остыло.
Решив, что сопротивляться не стоит, Кэтлин отломила хлеб и принялась за картошку. Мясо и бобы она оставила нетронутыми.
Мичелин тем временем изучал ее лицо, стараясь определить, нет ли на нем новых следов жестокого обращения.
– Я вижу, этот черт не трогал вас на этой неделе.
Его прямота ее не покоробила. Мичелина она считала единственным, кому можно довериться, и была с ним откровеннее, чем со священником.
Почтенный же служитель церкви, приезжавший каждую неделю для того, чтобы отслужить мессу, был очень участлив, но когда она рассказала, как обращается с ней муж, он напомнил ей о клятве, которую она давала при венчании, и призвал во всем покоряться мужу и судьбе. Позднее, когда она чуть не умерла от побоев, этот добрый слуга Господа указал ей, что она должна сохранить семью.
В отчаянии и одиночестве, которые она испытывала, только один человек выразил ей свое сочувствие – Мичелин Дэннехи. Его участие помогало ей выносить весь ужас замужества.
– В конце недели я Рафферти почти и не видела, – подтвердила она со вздохом. Оба знали, что ее муж посвятил это время посещению приезжих проституток.
Чувствуя, что еда больше не лезет ей в горло, Кэтлин вернула тарелку.
– Спасибо, Мичелин.
Он вздохнул, взглянув на почти нетронутую еду, и укоризненно произнес:
– Эх, Кэтлин, что с вами можно поделать? – Похлопав ее по руке, Мичелин поднялся. – Я приду и позже, уважаемая.
Улыбаясь, она смотрела, как маленький повар возвращается в вагон-кухню, чтобы вернуться к своим обязанностям, затем устало поднялась и направилась к себе в палатку.
Первое, что бросилось ей в глаза, – это лежащая на койке рубашка. Муж приказал пришить пуговицы, оторванные одной из его «подруг» в порыве страсти.
