По лицу священника было заметно, какое смятение царит в его душе, и это не ускользнуло от острого глаза доктора Шукальского.
– Отец, вы плохо выглядите.
– Я чувствую себя хорошо. Очень хорошо. Ян, куда вы идете в этот час? Время уже за полночь.
– Видите ли, – он вздохнул, и пар из его рта заструился среди падавшего снега, – я просто гуляю, чтобы собраться с мыслями, но решил пойти домой и побыть вместе с женой и сыном. Если мой особый пациент проснется, то меня вызовут в больницу.
Отец Вайда кивнул. Шукальский был не единственным, кто хорошо умел читать по лицам, и священник заметил на лице друга странную рассеянность.
– Ян, а вам хорошо?
Врач тихо рассмеялся.
– Пиотр, беспокойтесь о моей душе, а я позабочусь о вашем теле.
Но лицо священника оставалось серьезным.
– Ян, я спрашивал о вашей душе.
Улыбка исчезла с лица Шукальского.
– Ян, – начал Пиотр тихим голосом – как скоро вы думаете лечь спать? Мне сперва надо проведать прихожан в больнице, но после этого…
– Это будет не скоро, Пиотр. Однако нет никакой необходимости заходить ко мне. Со мной все в порядке, я правду говорю. Наверно, я просто устал…
– Нет, Ян. Речь идет не о вас. Речь идет обо мне.
Брови Шукальского приподнялись. Он еще раз внимательно посмотрел в лицо друга, и выражение широко раскрытых серых глаз священника немного встревожило его.
– Пиотр, в чем дело?
– Ян, не здесь. Не сейчас. Попозже. Если… если я вообще к тебе зайду, а такое вполне может случиться… – Его голос угас.
– Пиотр, ты же знаешь, что мой дом открыт для тебя в любое время.
– Да-да. Тогда я зайду попозже. А теперь я должен поспешить. Спокойной ночи, Ян.
Шукальский стоял на заснеженном тротуаре и смотрел вслед торопливо удалявшемуся священнику. Отец Пиотр Вайда даже не пожелал ему счастливого Рождества.
Им пришлось нырять в дверные проемы, чтобы не оказаться в руках нацистских патрулей, и удалось незамеченными прийти в квартиру Марии.
– Тебе не надо было снимать номер в «Белом Орле», – тихо сказала она, ища в сумочке ключ. – Ты ведь можешь остановиться прямо здесь.
Макс прижал Марию к себе и приник губами к ее шее.
– Я не знал, с кем я встречусь, kochana Мария. Я сумел лишь узнать, куда тебя направили. Мне пригрезилось, что ты вышла замуж, родила шестерых детей и страшно растолстела.
– За два года? – Она расхохоталась. – Ах, да! – Она достала ключ.
Макс взял ключ и после несколько попыток нетвердой рукой подвыпившего человека отпер дверь. Они вошли в обнимку. Когда Мария хотела было включить свет, Макс поймал ее за руку, притянул к себе и впился в ее губы. Отстранившись от нее, он сказал:
– Мне не следовало уезжать из Варшавы.
– Забудем о прошлом, – прошептала она.
– Пусть будет так, moja kochana.[10]Мы будем думать только о настоящем, о тебе и обо мне, о Рождестве, о шампанском и безумной любви.
– У нас нет шампанского.
– Что? Но мы не можем без шампанского! Так принято. А что же у тебя есть?
– Пиво.
– Пиво! Это богохульство. Нам нужно шампанское. Я посмотрю, нельзя ли достать его.
– В этот час? Макс, не делай глупостей.
– Ах… – Он нежно коснулся ее щеки. – Думаю, я, возможно, сумею уговорить хозяина «Белого Орла» расстаться с одной бутылкой. Если только у него есть шампанское…
– Но ведь так поздно!
– Не волнуйся, – прошептал он, направляясь к двери. – Мне просто хочется, чтобы сегодня все было как положено. Мы ведь все-таки не виделись целых два года. А ты пока разведи огонь в камине, хорошо?
В этот час в палате было темно и тихо, больные мирно спали, единственная дежурная сестра сидела в дальнем конце за стеклянной перегородкой. Темная фигура скользнула в другом конце палаты через дверь в коридоре, выходившей на улицу, и застыла в тени. С этого места хорошо просматривались все койки и медсестра, склонившая голову над книгой. Свет доходил сюда от единственной лампочки, горевшей в самом конце этого длинного помещения. Повернув голову влево и вправо, затем осмотрев ряды коек, неизвестный обнаружил перебинтованную голову неподвижно лежавшего цыгана. Темнота и полная тишина служили хорошим прикрытием, так что непрошеный гость легко нашел естественное укрытие.
Держась в тени, он смог быстро и бесшумно пройти мимо других больных прямо к койке цыгана.
Человек на койке лежал совсем тихо, на его лице не замечалось никаких следов тревоги. Неизвестный навис на ним и внимательно разглядывал его лицо, прислушиваясь к шепоту снега, падавшего на оконные рамы. Он неторопливо наклонился и ловко вытащил подушку из-под головы больного. Задержав дыхание и застыв в напряженной позе, он еще раз взглянул на пост дежурной медсестры. Она безмятежно читала. Взглянув на цыгана, вторгшийся заметил, что тот, испытывая некоторое неудобство, проснулся, хлопает глазами и смотрит в темноту. Темный силуэт застыл в ожидании удобного момента, чтобы…
– Это ты! – хриплым голосом выдохнул цыган и широко раскрыл глаза.
– Да, – прошептал неизвестный и решительным движением опустил подушку прямо на лицо цыгана.
Глава 3
Валил снег, Давид Риш ногами подгонял крупную серую лошадь. Он ехал весь день до поздней ночи. Продвижение замедлялось из-за того, что приходилось огибать дороги и узкие сельские тропинки, а сейчас и всадник, и лошадь приближались к Висле на грани полного изнеможения. Когда кобыла проваливалась в сугробах, Давид нагибался и гладил ее по шее, тихо шепча на идише, уговаривая ее ласковыми словами, которые говорил ей еще на ферме, когда распахивал поля. Он шептал, что уже близок дом, где ее ждет попона и сено. Осталось чуть-чуть…
Давид Риш выпрямился и, прищурившись, всматривался в ночь. Проезжая меж деревьев, он временами опускал голову, чтобы не зацепиться за низкие ветви. Сильными ногами он обхватил массивное тело лошади, поскольку ехал без седла. Хотя было уже за полночь, густо валил снег и на юном еврее поверх рубашки была лишь пастушья куртка из овечьей шкуры, он не чувствовал холода. Глубоко в его душе пылало пламя, согревавшее тело огнем гнева и негодования.
Огибая широкие поля и пастбища, простиравшиеся от Вислы до далеких ферм, он пустил рабочую лошадь медленнее, пока не добрался до лесистой местности около реки. Он остановил кобылу и начал прислушиваться. Ветер с воем сотрясал похожие на скелеты деревья. Но он не услышал то, что ожидал услышать, – хруст шагов на снегу. Наконец Давид подался вперед и, прильнув к шее лошади, три раза тихо свистнул. Тут же в ответ прозвучал короткий резкий свист.
