И вот однажды — а случилось это буквально спустя два дня после моего двадцатилетия — в солнечный, хотя немного душный день я загорала нагишом у бассейна, потягивая ром с кока-колой, слушая Мика Джаггера и время от времени проверяя месседжи. Как сейчас помню, я тогда еще раздумывала, не переспать ли мне с Дэниелом Фридманом, двадцатипятилетним гением в математике, который сходил по мне с ума, забрасывал розами и e-mail’ами и как раз в эту минуту через Интернет умолял встретиться с ним вечером в президентских апартаментах отеля «Четыре времени года».
Ближе к полудню солнце начало немилосердно припекать, я поднялась с шезлонга и тут — впервые в жизни — увидела Кейна. То есть до этого я сотни раз видела его по телевизору и на обложках глянцевых журналов, но вблизи лицезрела впервые. Он неторопливо шагал над ажурной от янтарных бликов водой нашего олимпийского бассейна, за ним семенил Жан-Пьер, а вокруг них увивался мой отец. Папочка как раз решил поучаствовать в президентской предвыборной гонке и уговаривал Кейна взяться за дизайн его избирательной кампании. Кейн был в смокинге из мягкой зеленой лайки, в майке цвета византийского золота и туфлях из змеиной кожи на высоком каблуке, Жан-Пьер — в своем неизменном черном платье с глубоким декольте и в бейсболке, я же — в чем мать родила. Кейн уставился на меня, буравя насквозь глазами — левым ярко-зеленым и правым желтоватым, почти лишенным зрачка. Это длилось какие-то доли секунды. Я оцепенела, по спине побежали мурашки. Накинув халат от Нормы Камали, я помахала им рукой. Жан-Пьер улыбнулся в ответ, но Кейн казался глубоко погруженным в свои мысли. Он равнодушно прошел мимо: я не была уверена, заметил ли он меня вообще. И только в полночь, точнее, в четверть первого, когда после двух выпитых бутылок шампанского «KRUG Clos du Mesnil 1985» я изо всех сил старалась заполучить хотя бы намек на оргазм, а Дэниел Фридман безумствовал на мне, всхлипывая и вопя от счастья, двери номера распахнулись и подошедший к нашему ложу в сопровождении управляющего отеля Кейн предложил мне выйти за него замуж. Он, как позже признался, попросту выкупил сеть этих отелей. Кейн дал мне время на размышление до полудня следующего дня. Но я сразу ответила, что согласна, хотя Дэниел Фридман так распалился, что ничего вокруг не замечал и был еще во мне.
С той минуты началась моя настоящая жизнь. Это уж не говоря о том, что отец выиграл выборы. Ясное дело, имея Кейна на своей стороне, проиграть он просто не мог.
Как сейчас вижу себя во время избирательной кампании: я стою в сапожках из черного конского волоса, простеганных янтарем, рядом с отцом, облаченным в костюм из кашемира с вкраплениями опилок, и матерью в скромном туалете из пальмовых листьев на бирюзовой шелковой подкладке. В тот период Кейна вдохновляли только природные материалы, таким образом он оповещал мир, что самое время покончить с абсурдом уничтожения нашей планеты. Ну, вы понимаете, все эти выхлопы, загрязнение атмосферы, вырубка джунглей. В тот день моросил дождь, но мы стояли под растянутым на километр тентом из голубого полотна, имитирующим чистое небо. Описание наших оригинальных нарядов попало во все газеты, в один голос провозгласившие Кейна римским папой минимализма и мастером подавленной сексуальности.
Объективно говоря — насколько я вообще способна быть объективной, — Кейн вступал тогда в свой самый креативный период. После выборов Белый дом и я были перекрашены сначала в голубой цвет, потом в розовый и, наконец, в красный. Это привело к подписанию многообещающего договора о разоружении с Россией и Китаем и принесло Кейну Нобелевскую премию мира.
А я гордилась им и была на седьмом небе от счастья, что этот гениальный человек принадлежит мне, что на моих глазах создаются великие произведения искусства и я могу разделять с ним муки творчества. Надо сказать, что этот гигант мысли, хоть и не было ему равных по изобретательности и творческой силе ума, частенько впадал в депрессию. Многие вещи, если ему не удавалось добиться абсолютного совершенства, он оставлял незавершенными. Но даже те, которые он считал неудавшимися, пленяли изысканностью композиции и элегантностью ассоциаций.
В то время Кейн уже трудился над трусами. К их созданию он готовился на редкость тщательно. Изучал анатомию человека — костную и нервную системы, мышцы, сухожилия. Посещал прозекторскую. Делал тысячи набросков, помечая их подчас даже для меня невразумительной цифирью, а то и иероглифами. В поисках универсального решения не гнушался ни одним вариантом. И всегда оживлялся при виде необычных ягодиц. Мог таскаться за их обладателем целыми днями, осваивая их формы и щелкая без конца фотоаппаратом. Он считал, что ягодицы могут сказать о человеке все. Помню, как он сокрушался, что не в состоянии вообразить себе задницу Иуды: она, по его мнению, должна была являть собой законченный портрет предательства и жестокости.
Тем временем я перенесла несколько мелких косметических операций. С целью подчеркнуть талию мне вырезали пару ребер, увеличили и сделали более выпуклым лоб, разумеется, заменили губы, нос и щеки. Кейн был очень деликатен и ни о чем не просил, но, как всякий добросердечный человек, обожая зверей, однажды признался, что ничего не имел бы против, если бы я хоть немного походила на кошечку или львицу. Я согласилась не раздумывая, ведь ради него я готова была на все.
Когда я вышла из больницы, трусы обрели уже свою окончательную форму, и, как только на растяжках повисли над Таймс-сквер, критики единодушно признали эту композицию Сикстинской капеллой XXI века. Вскоре после этого срок президентства отца подошел к концу, трусы начали свое триумфальное шествие по бутикам и универмагам всего мира, а мы с Кейном переехали в Нью-Йорк. Сознаюсь, я обожала этот город, где никто не спит, дабы не тратить зря время.
Кейн был на пике славы, но отнюдь не намеревался сидеть сложа руки. Он начал скупать телеканалы и приступил к работе над дизайном оргазма. Он задался целью эстетизировать оргазм, смикшировать его, устранить элемент случайности, убрать неконтролируемые моменты, вскрики, посторонние шумы, всхлипы и сопение. Словом, создать оргазм, достойный людей XXI века. Первый год он экспериментировал только на мне. Но когда, увлекшись творческим поиском, переключился на других, между нами начались недоразумения. В прессу, слава богу, ничего не просочилось, и я все еще была счастлива. Родилась наша дочурка Бетани, Кейн оставался самым богатым и популярным человеком в Америке, собственно говоря, он был единственным стопроцентным кандидатом в президенты на приближавшихся выборах.
И тут грянул скандал. Один из трех телеканалов, до сих пор еще не выкупленных Кейном и принадлежавших королю презервативов и сопернику Кейна на выборах, показал ошеломленным американцам сенсационный материал — моего мужа, занимающегося безопасным сексом с Соней в маленьком мотельчике в Нью-Джерси. Это был самый крупный скандал XXI века и мое личное поражение. Но я твердо решила стоять до конца и вопреки всему защищать свою семью и нашу любовь. В те нелегкие дни я была рядом с мужем. Держа на руках нашу малютку, я в телевизионных интервью убеждала американцев, что к великим людям, опередившим свое время, следует подходить с особой меркой. На одну чашу весов я предложила положить слабости Кейна, на другую — то, что он сделал для мира.
