Восемьдесят процентов отделения ржало над вновь испеченным Зубовым, так как старшина был темен лицом, черняв волосами, а из-под узкого лба на синее от щетины лицо спадал огромный, многоярусный нос, из которого торчали в разные стороны жесткие волоски и, несмотря на частое состригание маникюрными ножницами Василисы, росли стремительно, как бамбук под солнцем. Да и имя у старшины осталось далеко не славянское, а гордое, как горная вершина, – Аванес!
Но майор Погосян издевательски называл гордого Аванеса Иваном, заставляя того злиться, наливаться кровью, как индюк, и поправлять начальника, впрочем вежливо:
– Аванес я, господин майор!
– А твоя жена умеет плов готовить?
– Нет, – мотал головой Зубов.
– А пельмешки?
– Трех видов! – с гордостью отвечал Зубов, не ожидая примитивного подвоха.
– Вот видишь, – расплывался в металлической улыбке майор. – Русский ты, коли твоя жена армянскую кухню не знает, а пельмешки готовит! Трех видов!.. Пшел вон, Зубов Иван!.. А вы, господин Синичкин, извольте приступить к обходу вверенной вам территории!
– Слушаюсь, господин майор! – вытягивался грустный Синичкин в подобие струны и отбывал из отделения на волю. Он шел, терся ляжкой о ляжку, переваривал армянский обед и жалел Зубова, которому доставалось на дню по пять раз от каждого из армян в милицейской форме за смену национальной ориентации.
Итак, субботним днем капитан Синичкин, как всегда, начал обход территории со свалки, проходя по тропинкам старателей, следя, чтобы не оступиться и не извозить в помоях начищенные до блеска сапоги.
Свалка милиционеру нравилась, как часть привычного ландшафта. Так люди любят свою маленькую Родину – село, деревню, городской двор… Все в ней, в свалке, было гармонично. И кучи старого тряпья, сброшенные с грузовика обществом «Армия спасения» за ненадобностью даже самому нищему населению страны, и люди, копающиеся в этих кучах, и слабо тлеющие костерки с вьющимися дымками, разносящими по округе запахи, которые не поддаются классификации. А не нравились Синичкину лишь продуктовые навалы, где гнила и бродила фруктовая и овощная тухлятина. От этих неприятных процессов над пузырящимися холмами кружили, поблескивая зелеными брюшками, рои мух, которые иногда залетали в форточку квартиры капитана и лазали по фруктам свежим. В такие мгновения Синичкин представлял себя микроскопом и ему казалось, что на спелом яблоке, на его красном боку, мерзкая муха отложила свои невидимые личинки. Тогда милиционер вооружался мухобойкой и дрался до полной победы, до поголовного истребления семейства мушиных в его частной квартире.
В столь ранний час на свалке не наблюдалось особого оживления, и Синичкин рассчитывал миновать этот участок быстро и без особых хлопот. Он уже было достиг границы помойки, как услышал выстрел.
Духовушка, – определил он. – «Ижовка»!
Выстрел повторился, и капитан пошел на него, убыстряя шаг, вытягивая шею, стараясь еще издалека узнать стрелка. Над головою пронеслась черная туча пустырских ворон, и Синичкин прикрыл фуражку руками, чтобы не попортили новую ткань с лету.
Раздался третий выстрел, и милиционер, проворно забравшись на кучу какого-то мебельного хлама, отыскал взглядом стрелка и определил в нем Мыкина, работника теплоцентрали, перезаряжающего ружье.
Так и есть, «Ижовка»! – удовлетворенно кивнул головой Синичкин, вытащил из кармана свисток и несильно дунул в него, для проформы одной, да и чтобы уши не заложило самому. Он знал, что Мыкин не побежит, что у него имеется разрешение на духовушку, просто поболтать хотелось и узнать перспективы на включение отопления в этом осенне-зимнем сезоне.
– А, привет, Караулыч! – поздоровался Мыкин, целясь в жирную ворону, раздирающую в этот момент на мясо дохлую крысу, которая почему-то наполовину торчала из праздничной коробки со сбившимися лентами.
– Я – Михалыч, – поправил Синичкин. – Охотимся?
– Помаленьку! Вишь, тварь какая жирная!
И Мыкин нажал на курок. Пах!.. Пулька попала прямо в середину черного тела, и ворона, взмахнув черными крыльями, закружилась на месте, совсем еще не убитая, а только раненная, закаркала, роняя с клюва кровавые капли, и засмотрелась на стрелка, который с легкой брезгливостью перезарядил оружие и еще раз прицелился.
– Ишь, глазеет! – прокомментировал он и вновь выстрелил.
Ворону отбросило в сторону, она сипло каркнула в последний раз, дернула когтистой лапой, и глаза ее остекленели, выдавая пришедшую смерть.
– И чего ты их стреляешь? – поинтересовался Синичкин. – Ты вроде больше по рыбной части?
– С пяти утра каркали, суки! Спать не давали! А сегодня суббота…
Мыкин порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок.
– Вот что я нашел, Караулыч!
И раскрыл коробок. В нем лежал кусочек чего-то с капелькой зачерневшей крови на серой плоти.
– Что это? – поинтересовался Синичкин.
– А я вот тоже гадал, что это может быть! – И Мыкин протянул коробок участковому. – На-ка, погляди!
– Что это?
– Ты гляди, гляди!
Синичкин поднес коробок к самому носу и, вглядываясь в его содержимое, чувствовал в сером кусочке что-то знакомое, но что именно – никак не шло ему на ум, ассоциации не срабатывали, и он замучился желанием получить немедленный ответ.
– Не тяни! – В его голосе прозвучали строгие начальственные нотки. – Изложи свою мысль!
– Ухо.
– Что ухо?
– В коробке ухо, – пояснил Мыкин, засовывая ружье в чехол. – Вернее, часть уха.
Синичкин напрягся и весь посерьезнел, когда разглядел и узнал в кусочке серой человеческой плоти часть ушной раковины.
– Так-так! – произнес он. – Где взял?
– Да одна из этих гадин, – Мыкин кивнул на воронью стаю, копошащуюся неподалеку, – в клюве держала! А я ее!..
– Так-так! – вновь изрек блюститель закона и задумался о том, что на вверенной ему территории произошло преступление. – А ну, дай!
Мыкин легко расстался с находкой, но попросил Синичкина вернуть впоследствии коробок, найденный здесь же на свалке, так как на нем имеется редкая этикетка, а его девятилетний сын их собирает Участковый пообещал, а затем объяснил Мыкину, что тот теперь свидетель и без уведомления властей никуда отъезжать не могущий. Мыкин расстроился и про себя подумал, что найди он в следующий раз хоть труп без головы, сигнализировать никому не станет, а поскорее уберется восвояси.
– Понял? – строго спросил капитан.
– Понял, – вяло ответил Мыкин.
На этом они расстались, и каждый пошел своей дорогой.
Вот лежит у меня в кармане ухо, – думал дорогой Синичкин. – А ведь кому-то оно вчера принадлежало, росло на голове и слушало всякие звуки природы. А сейчас трется у меня в кармане никчемной плотью и ничего не слышит, разлагается только. Да и хозяин уха, вероятнее всего, где-нибудь здесь же, расчлененный и прикопанный под мусором.
