— Попал, — подтвердила она.
Неожиданно все его тело наполнилось жаром, будто раскаленный металл в жилы пустили.
Зачем?!! Зачем?!! Зачем?!! — пульсировал мозг.
— Ты меня простил? — спросила она.
— За что? — сухим ртом переспросил.
— Ты, правда, лучший! Я не хотела спать с ним! Как-то так получилось!
Он метнулся в одну сторону, затем в другую! Выбежал во двор, прошел к самому окну, оставляя глубокие следы в сугробах.
Она внимательно наблюдала за тем, как он отыскал подбитую птицу, как бережно взял безжизненное тельце в руки…
Он вернулся и положил птицу прямо на стол. Снегирь не казался таким толстым, как при жизни. Правда, красная грудка была более красной, вероятно, окрасилась кровью, вытекшей из крошечной дырочки.
— Так ты меня простил? Настоящий бы друг так не сделал! Громов никогда не был тебе другом! Так, прикидывался!
Его тело по-прежнему пульсировало.
— Сука ты! — бросил. — Ты это специально! Сколько можно рассказывать о том, как ты трахалась с моим другом. Тварь бессердечная! Нарочно мучаешь меня!
Неожиданно снегирь дернул лапками. В глазах у него просияло.
— Жив!
Снегирь подтвердил свое присутствие на этом свете слабым трепыханием крылышек.
— Да нет же! — заспорила она. — Мертвая птица…
— Да жив, жив пацан!
— Нет же! Твой пацан мертв!
Она подошла вплотную, наклонилась над птичьим тельцем, погладила наманикюренным пальцем красную грудку, отыскала крохотное пулевое отверстие и воткнула в него подпиленный ноготь, утапливая палец все глубже, расковыривая тушку до самого нутра.
Снегирь дернулся, и в черных птичьих зрачках погасло.
Она выудила палец обратно и держала его в неприличном жесте окровавленным.
— Я же говорила — мертвый!
— Зачем?!. — Он дрожал всем телом.
— Снегарки держат своих самцов в полном подчинении! — ответила. — Прости меня за Громова.
Он бил ее совершенно ужасным образом. Ногами ломал ребра, вбивал сильные кулаки в ее красивый живот, уничтожил все передние зубы, так что она чуть не захлебнулась собственной кровью…
Они не виделись четыре месяца. За это время она поправилась, а отличный дантист вставил ей новые зубы, куда лучше прежних…
Они сошлись, так как их тела не могли существовать друг без друга.
Она еще не раз попросит у него прощения за друга Громова…
Она и завтрак
Хмурое утро. Тебе за сорок, и ты уже точно знаешь, что в жизни счастья нет!!! Ломит кости, затекла правая щека от слишком мягкой подушки, нестерпимо хочется в ванную комнату, и от всего этого проблески оптимизма в груди — ты еще жив!..
Побывал в отхожем месте, поскреб тупым станком поседевшую щетину, зевнул протяжно и грустно от предвкушения рабочего дня и поплелся на кухню…
А там — ОНА! ОНА!!! Молодая, свежая, уже прическа кое-какая, тонкая шейка слегка клонится, видимо, спасая лицо от горячего дымка, поднимающегося со скворчащей сковороды в тихую вытяжку, унося молекулы бледно-желтого омлета в густую тусовку мироздания.
Я тихонько сажусь на диван за стенкой и поглядываю на ее спину. Забывший о сороковнике, тихонько наслаждаюсь ее грациозными движениями. Она — фокусник! — понимаю я, глядя, как омлет, сделав кульбит, ложится бледной стороной на тефаль сковороды… Волшебница! Мой нос учуял запах поджаренной ветчины, а она еще шинкует зеленый лучок и укропчик, которыми посыплет в финале шедевр кулинарного искусства!..
Ах ты, моя женщина! Любовь моя!.. Ты встала раньше, чтобы, как в древности, осуществить обряд кормления своего мужчины!
Вместо юбки она обернулась тканью прозрачного шифона, позволяя мне сперва позавтракать эротическими картинками прелестного женского тела в его естестве. Ведь она не знает о моем присутствии, а потому раскрепощена полностью, как мирно пасущаяся лань, которой не угрожает опасность. Есть ли на ней трусики? Я напрягаюсь, как хищник перед решающим броском!.. Есть… Белейшего цвета бикини… Такого же, как наша кухня… Я готов задохнуться, именно оттого, что мне не показались ее ягодицы полностью. Перевожу взгляд на французские булки, обнаженные целиком, безумно вкусные, когда подогретые и с маслом…
Где она взяла такую маечку? Сам не заметил, как взгляд вернулся к Ней. Лопатки на ее прямой спине снуют, словно крошечные ангельские крылышки…
Пускаю слюну. То ли от эротического восторга, то ли от восторга кулинарного… Длинными пальчиками с вишневым маникюром она жмет бока солнечного апельсина, добывая из него сок. У меня сводит челюсть от желания вкусить витамина С… А тут еще углядываю тарелочку с мясистыми, темно-алыми кусками помидора, именно того сорта, который я люблю!..
Богиня!
Слава ЖЕНЩИНЕ в переднике, которая освоила кухонные принадлежности и премудрости, как я свой тюнинговый «Мерседес»!
И последний выстрел! Она нажимает кнопку кофейного аппарата, и сводящий с ума запах двойного эспрессо заползает ко мне в ноздри, ползая там внутри, как у себя дома!..
Слава! Слава! — хочется мне кричать. — Женщина и кухня едины! Я хочу и женщину и кухню!!!
Но что это?.. Она переложила омлет на тарелку, подвинула ближе французские булки, помидоры мои любимые…
Она залпом выпила мой апельсиновый сок! Мне точно нож под ребро сунули!.. Я не успел вскрикнуть, как она проглотила омлет и помидоры и сидит теперь с чашкой моего эспрессо в кресле, читая Мою газету!!!
Какого хрена она выползла на кухню ни свет ни заря! Ведь ей не надо на работу!
Ишь ты, шифоном задрапировала свою целлюлитную задницу! Испортила аппетит, которого у меня по утрам и так мало! Хоть бы причесалась, вечно волос ее найдешь в пище!.. Задница большая, а плечики худенькие, лопатки, как крылья расчлененной курицы! Кобыла! Тебе в ватнике надо выходить к русской печке и картошку в ней печь!
Женщина и русская печь — едины!
Газету взяла… Ха!.. Вверх ногами!
Как всегда, придется готовить себе самому… Тогда на хрена она мне нужна!.. Ни на хрена! — твердо решаю я.
И здесь мне пришла в голову гениальная мысль. Превращу ее… В кухню!..
И превратил!
Теперь у меня в квартире пять кухонь. В шестой раз жениться точно не буду!..
Несколько минут из августа
Я вышел на ближайшей станции, подождал следующего поезда и сел в него.
Рядом со мной устроились две молоденькие женщины, так и полыхавшие своими новостями, как бывает с женщинами, когда они давно не виделись. Они оживленно переговаривались, уверенные, что грохот состава заглушает их голоса.
