Некогда во внутреннем дворе города-улья росли старые пальмы, под искусственным светом, в горшках, которые выставляли вдоль путей, когда готовили торжественную встречу важным персонам. Пальмы требовали для себя условий почти тропических, возле каждой стояла своя лампа. Мало-помалу освещение растащили, причем никто не чувствовал себя в ответе за это, вскоре стало до того темно, что ни один уже не рисковал туда сунуться. При помощи краденых прожекторов под землей выращивали табак, в подвалах, а скоро и во многих однокомнатных квартирах. Ни с того ни с сего во всех лавках были распроданы оросительные устройства, разве что иной придворный втихаря ими подторговывал, причем так, что уличить его было невозможно; серые рынки всех оттенков выросли вокруг города-улья, со всего света сюда потянулись курильщики. Внутренний двор стал рассадником черных рынков, вскоре оказался безнадежно задымлен, притягивал к себе особей, живущих исключительно в темноте, этаких членистых гусениц, которые зарывались в землю, строили гнезда, вцеплялись когтями во все пещеры и коридоры. Так возник черный кратер, и все краденое рано или поздно снова всплывало в нем и перепродавалось. Задымление в городе-улье росло, охватило вскоре всю постройку, табачному контролю пришлось активизироваться. Когда во внутреннем дворе восстановили освещение, множество его обитателей снова убрались во тьму. Внутренний двор пришлось хорошенько расчистить, привести в порядок, там устроили пляжи из белого песка пустынь, разместили приспособления для пляжных видов спорта.
В последнее время волонтеры на контроле берут под стражу старых придворных. Ходит слух, будто эти старики заодно с нелегальными торговцами, стоят для них на стреме. Сигареты продаются поштучно, торговцы всегда в движении, но действуют на глазах у старых придворных. Поскольку все здание под надзором, никак нельзя обойтись без стариковского опыта, старики-то всё наизусть знают, они устанавливают порядок движения, собирают нервничающих клиентов в очередь, обеспечивают небольшие скопления, толкотню, чтоб жаждущие могли быстро вступить в контакт с торговцами, все должно происходить молниеносно, без задержек. Проворные торговцы держат свои сигареты в платках, показывают товар лишь мельком и назначают цены, которые принято называть секундными. Чем больше нервничает покупатель, тем выше цена, и ради каждой очередной сигареты надо опять становиться в очередь. Таким манером старые придворные всегда при табаке, их пагубная страсть считается неисцелимой, их лица изрыты морщинами, голоса по большей части сели, но прически, как и прежде, лихие, и поредевшие волосы зачастую окрашены в голубоватый цвет.
Женщины, работающие на вокзале, переживают своих мужей на десятки лет. Им доверена вся мелочная торговля, сравнительно спокойный рынок, который уютно расползается в ширину, а торгуют на нем главным образом одеждой. До самого преклонного возраста вокзальные работницы сохраняют звучные, бархатные голоса, образующие собственное пространство, где каждый очередной голос задает вопрос предыдущему, пока не появится искомый предмет. Они ни за что не дадут втянуть себя в торговлю сигаретами, они обитают на подступах к нелегальным торговцам, которые на свету не показываются, а живут в туннелях, заброшенных складах и старых коллекторах. При первом же свистке их как ветром сдувает. Там, где они торгуют, находили громадную чешую и остатки фасеточных глаз, а как-то раз покрытую панцирем ногу, которую одна из мелочных торговок включила в свой ассортимент и выставила на продажу, где эта нога и была обнаружена неким врачом-дерматологом и спешно доставлена в вокзальную лабораторию с целью вскрытия и помещения в специальный раствор.
Белый рынок, вокруг которого много чего настроено и строится, возникает лишь в свете прожекторов, и его строжайшим образом оберегают от испарений и запахов любого толка. Чуткие носы, принадлежащие по большей части юным волонтершам, регулярно обнюхивают эти зоны, пеленгуя отбросы, гниль, тлеющие участки. Даже нас, придворных, то и дело обнюхивают, поскольку мы слывем мягкотелыми. Нас пускают в ход как приманку для публики, к вновь возникающему рынку мы отношения не имеем. Здесь не торгуют предметами. Здесь обмениваются высокими знаниями. Внезапно в толпе возникает бурное волнение, все спешат к одному месту, где быстро образуются круги и кольца, создается толкучка, весь интерес устремлен к одной точке — туда падает луч света. Свет порождает жару, и тот, кто задерживается в световом конусе, начинает потеть, исходит паром, превращается в туман, по этой причине никому не следует долго находиться под таким освещением. В ярких лучах люди забывают, кто они такие, откуда пришли и чего им здесь надо. Поскольку же слушают только их речи, а люди в световом кругу зачастую несут несусветную чушь, необходимы искуснейшие разговорщики, которые устраивают вокруг светового пятна эстафетный забег. Они разносят горячие новости изнутри наружу, где эти новости в виде слухов добираются до нас, вскоре становятся суждениями, а там и холодными фактами. К нам разговорщики относятся враждебно, мы вторгаемся на их территорию, извлекаем выгоду из возникающих кривотолков, запускаем шепоток, даже когда необходима полная тишина. Мы с удовольствием держимся вблизи от этих нежданных световых действ, собираемся группами и группками (этого от нас и ожидают), громко кричим «мех» или «мох», хотя совершенно ничем не торгуем. Иные прохожие утверждают, будто белые прожекторы истребляют поднимающуюся мглу, потому и пускают в ход все большие порции света, дабы одержать верх над грозящей мглой — с потолка поистине впрыскивают световую вакцину.
Попытки осветить весь вокзал до последнего уголка терпят неудачу, потому что в этом случае публика и прохожие перестают чувствовать себя как дома. Нам требуются сумеречные зоны, благодатная расплывчатость линий, плавные переходы от официального сияния к приватному, мягкому, уютному. Мы благоволим теневым зонам, что гнездятся по краям все более яркого светового пятна, начиная от торговцев сукнами и коврами, эти люди стоят навытяжку перед старыми придворными, даром что их причисляют к табачным нелегалам, а окружены они множеством торговок разномастным мелочным товаром, которые даже и обитают в этом выставленном на продажу товаре — в шкафах, кроватях, комодах; едва им удается что-то продать, они тотчас возмещают себе проданное у другой мелочной торговки: чашка из собственного детства заменяется чашкой из другого какого-нибудь детства.
3
Наши музеи
Работа на вокзале — чистая практика, а потому никакой специальной подготовки не предусмотрено. Каждый волен по-своему представлять себе и работу, и место, и характер деятельности. Единственное, чего от тебя требуют, это довольно большая письменная работа, связанная с практическим собеседованием и основанная на жизненном опыте, то бишь сочинение, сопроводительное и ориентировочное. Содержание и форму определяет сам соискатель, в зависимости от своего самовосприятия. Одни корпят над этой задачей годами, пишут многопудовые фолианты, разукрашенные завитушками и гирляндами, обвешанные плодами их мысли и воли; другие скупы на слова, вымучивают скудные фразы, меж которыми зияют пустоты. Лично я выбрал для своей работы тему «Стая и стаи», хотел по памяти описать стаи мошкары, что пляшут в сумерках над прудами, где, как известно, хранятся души, заодно хотел описать и рыбьи стаи, как они там плавают по своей школьной программе, хотел увязать рыбьи стаи со стаями мошкары и на этой основе создать общее учение о стаеобразовании. Мошкара после многих лет выскользнула на рассвете из своих куколок и провела в жужжанье целый день, который объемлет всю их жизнь, вечером они показывают свои последние танцы, отражаются в водной глади, где видны движения рыб и все краски неба. Когда густеют тени, дневной свет уходит под воду, небесная лазурь и багрянец облаков собираются на зыбкой поверхности, сливаются воедино, мошки хотят напоследок подняться ввысь, но вместо этого летят к мраморной глади, задевают ее зеркало. Рыбы хватают и заглатывают их намокшие тельца, отчего на воде возникают маленькие вихри и круги, которые помогают чайкам, кружащим лишь в нескольких метрах над озерцом, выйти на цель. Птицы камнем падают вниз, пикируют на воду, как стрелы рассекают собственное отражение, хватают рыбу, заглатывают ее, выныривают и покачиваются на волнах, которые потихоньку успокаиваются. Ночные воды поглощают последние тени, волшебный танец мошкары завершен, рыбы плывут своей дорогой, изредка можно заметить среди них одинокого пескаря или сумрачного, в серых пятнах, чебака, что питается обрывками водяных теней, опускающимися на дно, он заглатывает их прямо на плаву.
