Начальство расхаживает в превосходных башмаках, которые им собственноручно чистин, не надо, этим занимаются новички, для них большая честь надраивать боссам обувь, смазывать ее ваксой, доводить до блеска. Мы гордимся сверкающей обувью начальственной четы, ведь для нас они ходячий образец, олицетворяют верность и долгую, нерушимую любовь, а за эти заслуги им подобает ежедневно носить красивую обувь, каковая распространяет их любовь далеко за пределы буден. Однако ж самая драгоценная пара — туфли высокого полета, принадлежащие общественности, кочующие от одного начальника-председателя к другому, а выгуливать их дозволено лишь председательским супругам, что сопряжено с огромными правами и с множеством обязанностей. Эти туфли задают особую походку, диктуют размах шага в соответствии с основным вокзальным ритмом. Туфли изготовлены по мерке первой председательши, а потому главное для жены председателя, чтобы они пришлись ей по ноге. Нередко ходьба в этих туфлях вызывает сильную боль, но женщина никогда и виду не подаст. Для чистильщиков особенно почетно ухаживать за этими туфлями, которые хранятся за стеклом на бархатной подстилке, вынимать их, надев белые перчатки, и нести в прачечную. Орудуя первоклассными щетками, они поют, стоят по трое, чтобы выстраивать чистые мажорные трезвучия, подчеркивающие торжественную солидность своих действий. Подавив свою мужественность, они поют чистым фальцетом, басам ходу не дают, хотя временами басы все же прорываются, ведь нажим, которому мы себя подвергаем, должен быть и нажимом страдания. За чисткой или полировкой нам ни под каким видом нельзя скатываться в минор, поэтому при нас всегда находится крепкий придворный, он проверяет чистоту звука, исправляет неточности, выпевает полутон и замыкает сияющие мажорные круги. Когда туфли разбужены пением, согреты и начищены до блеска, их надевают на председательшу, что может занять немало времени и обычно сопровождается адской болью. Пятки и подъем натирают бальзамом, аккуратно перевязывают, обклеивают пластырем, подкладывают подушечки. Вряд ли хоть одна председательша сумела за долгие годы сохранить изящные ножки.
Прежде чем дама сделает первый шаг, председатель целует мыски ее туфель. Каблучки туфель высокого полета широкие, низенькие, с набойками. Раньше вместо набоек прибивали золотые монеты, которые на глинобитном полу почти не стирались, ныне же, когда полы мраморные, гранитные или стеклянные, требуются набойки потверже, к примеру стальные, чтобы мы слышали шаги. Когда женщина идет, черты ее лица меняются — одни считают, что от боли, другие твердят, что от умиления, — лицо у нее каменеет, его выражение как бы вне времени, она превращается в нечто парящее над нами. Мы принимаем ее в свою среду, держим такт, отрабатываем такт, сохраняем лицо, весь этот процесс совершается скрытно, среди случайных прохожих, и направлен внутрь. Мы спрашиваем себя, захотят ли туфли двигаться сами собой, пребываем в убеждении, что это вполне возможно, пока мы чистим их с песней, тем самым внедряя в них ритм, а заодно всяческие проявления решительности.
Начальник, то бишь председатель, бродит на заднем плане. Он ежедневно выгуливает тупоносые, так называемые топорные, башмаки, чистят их женщины. Единственное их украшение — большая серебряная пряжка, закрывающая весь верх и изогнутая таким манером, что председатель, где бы он ни стоял, видит в ней отражение всего вокзала, правда в искаженной перспективе, отчего сам как бы становится размером с вокзал, что должно вознаградить его за вечное пребывание на заднем плане. Он видит нас в своих башмаках, где бы мы ни находились.
Встречая команду-победительницу, он вправе выступать в роли гостеприимного хозяина. Команда обходит парадным маршем все здание, осматривает вокзальные булочные, колбасные лавки, винные погреба, кухни. Начальник шагает впереди, тупоносый башмак распахивает все двери, раскатывает темно-красную ковровую дорожку, тогда как футболисты в элегантных костюмах гордо выставляют напоказ завоеванные в игре золотые бутсы. Команда эта не уступает итальянской команде мастеров, и за элегантную сыгранность ее награждают аплодисментами. Во всех помещениях активно действуют группировки и школы, стремящиеся вобрать в себя тот дух, который источает команда-победительница. Командный дух проявляется в тонкостях, большей частью он держится от силы несколько месяцев, отчего каждый год возникает новое формирование. Команда-победительница одолела немыслимое количество ступеней, прежде чем достигла нынешних вершин, она пересекает вестибюль, где сеет колдовское очарование, этакая сороконожка — малорослые, скорее даже приземистые, но весьма холеные молодые люди, загорелые, одни с довольно длинными волосами, но причесаны аккуратно, другие с тщательно подстриженными трехдневными бородками. Пахнет туалетной водой. Парикмахер вмиг подкорачивает волосы, подравнивает баки; команда безмолвно движется дальше, меж тем как он вносит последние поправки в и без того мастерскую стрижку.
Первым идет вратарь, за ним звезда команды, нападающий, африканец, которому команда обязана золотыми голами, его встречают ликованием, он шагает между собственными защитниками, которые опекают его, следом — основной состав, за ними неизменно заинтересованные запасные игроки, желающие произвести впечатление безупречным строем, им положено чувствовать себя своими — даже когда они всю игру сидят на скамье запасных, они как бы участвуют в игре наравне со всеми, мысленно. И наконец, трое бразильцев — голова, сердце и легкие команды, они балагурят с персоналом, который идет следом, а дальше — целый обоз сопровождающих: массажисты, секретари, менеджеры. Тренер в кроссовках и при красивом голубом воротнике спешит обок своего стада, призывая игроков к сдержанности, их то и дело окликают, то и дело трогают; почувствовав чужое прикосновение, они реагируют рефлекторно, тренированными движениями отвергают всякую навязчивость, когда локтями, а когда и незаметными пинками, что нарушает командный ритм. Тренер бдительно следит, чтобы соблюдались последовательность шагов и дистанция, а ритм, которым команда заворожила противников и публику, должен сохраняться и в повседневных обстоятельствах. Наш начальник-председатель хочет поддать пару, отбить ногами большой вокзальный ритм, но шаги в нескладных башмаках, увы, никого не впечатляют. Вот он уже идет впереди, без сопровождения, ибо команда в течение нескольких секунд демонстрирует посреди вестибюля прекраснейшие образцы своего искусства, изящный дриблинг, сшибки, перебежки. Темно-красную дорожку, накапливающую эти шаги, потом скатывают и с пением выбивают, а ворсинки, которые при этом выпадают, остаются неотъемлемой частью вокзальных сокровищ.
Светлые рынки
С тех пор как в публичных местах категорически запрещено курить, продавать на вокзале сигареты тоже запрещено, они попадают на вокзал таинственными путями, никто точно не знает, как они проникают через контрольные пункты — в пачках, упрятанных в толстые подметки или зашитых в фальшивую подгибку, либо поштучно, насаженные на фальшивые пальцы. Табачные контролеры простукивают подметки, пытаются отвинтить от туфель высокие каблуки, по каковой причине только новички позволяют себе носить вызывающе броские туфли и перчатки. Первоначально в контролеры определяли нашего брата, но очень скоро выяснилось, что большинство придворных, имея дело с табачными изделиями, становятся курильщиками, а когда просочился слух, что конфискат в основном перепродается и нередко его предлагают, если не сказать навязывают, тем же, у кого он изъят, причем по завышенным ценам, на смену пришли волонтеры, проверенные, некурящие. Придворных отнюдь нельзя причислить к числу официальных представителей вокзала, мы отличаемся гибкостью и послушанием, Смотрим, препятствий не чиним, с нами можно поговорить. Мы исчезаем, нам должно быть связками, клетками, тканями.
