С Антони слова были лишними. В следующий раз, когда Долорс вошла в его дом с корзинкой — в ней все еще перекатывалось несколько каштанов, собранных накануне, — он спросил, не желает ли она воды или, может быть, молока. Это предложение дорогого стоило. У себя дома она привыкла, что молоко на кухне есть всегда, но в доме рабочего в первые послевоенные годы оно оставалось предметом роскоши. Еще есть вино, продолжал он, явно волнуясь, возможно, вы предпочтете его? Позднее Антони уверял, что предложил вино только потому, что она так и не ответила, хочет ли молока, чем привела молодого человека в некоторое замешательство. Идея с вином Долорс понравилась. Хорошо, я согласна, к великому удивлению хозяина, ответила девушка. Извините, я думал, вы не пьете… Я действительно никогда его не пила, но сегодня хочу попробовать. Несколько мгновений он пристально смотрел на нее, затем ушел за бутылкой вина — того, что обычно пьют рабочие, которые не называют его ни хорошим, ни плохим, поскольку другого все равно купить не могут. Это было просто вино — и все. Так они совершили еще один опасный виток вокруг пламени: Долорс, никогда до этого не пробовавшая спиртного, не знала, каково вино на вкус, и понятия не имела, что с ней станет от одного стакана… Отец, конечно, употреблял вино, но только за едой и очень умеренно.
Долорс вновь рассмеялась, больше не в силах сдерживаться. Вино ударило ей в голову уже после пары глотков. Она отлично помнит его вкус, чистый спирт, как показалось ей тогда. Ужасная гадость, решила она и вернула стакан Антони, простите, но… Ничего страшного, сказал он, забирая его, я допью. Молодой человек накрыл стакан тарелкой и поставил в угол кухни, сейчас никто так не делает, а тогда это было нормой, когда на столе нет хлеба, то и одна крошка — целое сокровище.
Кажется, Марти и его друг выходят из комнаты. Зайдут они в столовую или Дани сразу уйдет? Долорс услышала, как хлопнула входная дверь, значит, Марти остался один, отсюда его не видно, но она хорошо представляет себе, как он неподвижно стоит, прислонившись к стене или дверям, витая мыслями в облаках — облаках, которые окутывают тебя, стоит выпустить из объятий того, кто заставил звучать в твоей душе тысячи колоколов, облаках, сотканных из самых противоречивых ощущений, смущающих твою совесть. Она тоже так стояла, прислонившись к дверям, — правда, не возле дома Антони, а возле своего — прежде чем войти.
Что сейчас творится в голове у Марти? Что он чувствует? Что воображает? Пару минут внук стоял неподвижно, а потом медленно двинулся по коридору и так же медленно вошел в столовую. Долорс, якобы с головой погруженная в работу, не смотрела на него, потому что на самом деле не знала, как на него смотреть. Краем глаза она видела его тень и слышала, как его шаги на несколько секунд замерли возле нее. Из-за волнения она пропустила несколько воздушных петель — теперь придется их добирать. Больной глаз зачесался, она отложила вязанье и принялась тереть веко. Марти продолжал стоять в трех шагах от нее, и у Долорс сжалось сердце: только сейчас мальчик понял, что был дома не один, а раньше это ему и в голову не приходило. Не в силах больше сдерживаться, Долорс взглянула на внука. Она никогда не видела Марти таким бледным и напуганным. Он всегда так уверен в себе, а сейчас явно до смерти боится, что после того, что произошло, навсегда утратил расположение бабушки.
Где ты была? Ты знаешь, который час? Я собирала каштаны, ответила Долорс. Она тоже была ни жива ни мертва от страха, но скрывала это. Каштаны собирала, говоришь? Отец не очень-то этому поверил, и дочь показала ему корзинку с жалкой кучкой коричневых плодов. Пока маловато, но завтра опять туда схожу — может, удастся набрать побольше. Это ложь, каштанов сейчас полно, но она знала, что отец не пойдет ее проверять и уж тем более не будет справляться у рабочих, каков нынче урожай каштанов. В такое время девушка одна на улице — что люди подумают? Да ладно тебе, папа, еще не поздно, не кипятись, сейчас я займусь ужином, не беспокойся. Долорс оставила в прихожей жакет и корзину и пошла проверить, как там справляется кухарка. Именно этого и хотел отец, этого и добивался — чтобы дочь была дома, так что дело вовсе не в том, что он подозревал ее в чем-то нехорошем, просто ему не нравилось, что на улице уже темнеет, а Долорс неизвестно где. Она успокоилась, вошла на кухню, поинтересовалась, что сегодня на ужин и скоро ли он будет готов. Потом, когда они оба уже сидели в столовой, она погладила отца по руке и совершенно спокойно сказала: не волнуйся, папа, ужин всегда будет подан вовремя, а за городом в этот час так красиво, надеюсь, ты не будешь возражать, если время от времени я буду там гулять, это так романтично, папа! Она смотрела ему прямо в глаза, не мигая, и думала: господи, Долорс, первый раз в жизни ты врешь так бессовестно.
Лгать или не лгать. Немножко того, немножко другого, думала старуха, глядя на Марти. Надо говорить откровенно до тех пор, пока нет опасности нанести человеку обиду. Ложь придумана, чтобы не причинять боль. В свое время она много врала и нисколько в этом не раскаивается. Интуиция подсказывала ей, что и сейчас будет лучше, если родители пока не узнают о сексуальной ориентации Марти. Они не готовы это принять. Долорс знала, что возразит на это внук: нужно им все объяснить, бабушка, я не могу жить во лжи, и так далее. Молодые сегодня просто одержимы идеей жить не по лжи, а сами не замечают, что взрослые им врут, вбивают в головы всякую демагогию, — разумеется, из самых благородных побуждений, — но все эти бредни моментально отходят на задний план, стоит благополучию их мира, о котором молодым нечего и мечтать, пока не достигнут определенного возраста, оказаться под угрозой. Бедные дети, думала старуха. Единственное, что она может сделать, — это улыбнуться, чтобы Марти понял, что она на его стороне и не осуждает своего внука.
Наверное, эта улыбка распахнула перед Марти целый мир, и он тут же расплылся в ответной улыбке. Но… Все имеет свою цену, Долорс положила в пакет крючок и мотки шерсти, кивнула на компьютер и попыталась подняться с кресла. Марти все схватывает на лету. Он быстро подскочил, чтобы помочь: ясно, что бабушка хочет поиграть с котом на экране.
Чем настойчивее она пыталась вспомнить, тем больше у нее путалось в голове — кто сделал первое движение навстречу, кто из них первый прикоснулся к другому. Антони отнес стакан с вином на кухню и вернулся в узенький голый коридорчик (особенно голый в сравнении с коридором в их доме, увешанным картинами в богатых рамах; здесь же висели часы с маятником, отбивающие каждую четверть часа). В этом крохотном домике, сыром и темном, не было практически ничего, однако Долорс не променяла бы его на все сокровища в мире — из-за книг и из-за Антони, тех двух вещей, которые интересовали ее больше всего на свете.
Она помнит, как они замерли друг перед другом. Помнит, как с сильно бьющимся сердцем протянула ему руку, но не помнит, кто первый из них потянулся к другому. Помнит и то, что почувствовала непреодолимое желание приблизиться, прижаться к нему, и увидела, что он хочет того же. И когда его губы прикоснулись к ее губам, словно молния прожгла их насквозь и соединила навеки.
— Давай, бабушка, пойдем! С твоей ногой теперь все в порядке…
Марти напомнил ей о ноге, в которой образовался тромб; однажды он стал твердым, как камень, и нога раздулась.
