Я заказывал себе третью пинту, когда в дверях появились две девушки-хиппи из Ашбритла. Бармен их знал, назвал по имени и стал наливать им сидра. Они взглянули на меня, кивнули, улыбнулись и отвернулись к бармену. Одна девушка была рыженькая, с короткими волосами и веснушками, а у другой каштановые кудряшки были завязаны в хвостики. На рыженькой была клетчатая рубашка и джинсы, а на Кудряшке – юбка в полоску и блузка без рукавов. Обе были довольно грязные, руки и лица испачканы землей, как будто работали целый день на огороде. Кое-кто в Ашбритле считает, что хиппи паразитируют на нас, что они никогда не работают, только целыми днями курят траву да бренчат на гитаре. И еще что они никогда не моются. У нас в Ашбритле полно придурков, которые видят только то, что хотят видеть, всю жизнь хнычут да жалуются или жалуются да хнычут. То так, то эдак. А мне нравились наши хиппи. Они так прикольно одевались, ярко так, и музыка у них была классная. И еще мне нравилось, что им вроде бы плевать на то, что о них скажут или подумают другие. Наверное, в то время все было проще: и идеалы яснее, и разница между людьми лучше видна. Не знаю. Не могу точно сказать. С тех пор прошло много лет, и, хотя мертвецам сложно отстаивать свои идеалы из могил, хиппи все так же приходят ко мне во сне, и мы вместе смеемся, вспоминая молодость.
Я вернулся к своему столику, а через минуту девчонки-хиппи подошли ко мне, и рыженькая спросила:
– Здесь занято?
– Свободно. Садитесь, – сказал я.
Они сели.
Несколько минут я тянул свое пиво и слушал болтовню девчонок. Оказывается, у них сбежал козел. Сорвался с привязи, забурился в соседский огород, сожрал шесть кочанов капусты и несколько слив со сливового дерева. Девицы гнались за козлом до самой церкви, все вместе перепрыгнули через каменную стену и помчались в поле. Два часа бегали за ним, но так и не поймали. Тут я не выдержал, и, не извинившись, что встреваю в их разговор, брякнул:
– А моя бабка умела заговаривать овец…
Девчонки взглянули на меня, и Кудряшка спросила:
– Что она делала с овцами?
– Ну, заговаривала их. Накладывала заклятье, если хотите. Полагаю, что большой разницы между овцами и козлом нет. Так бабка могла бы вернуть вам вашего козла…
– Интересно, – сказала Кудряшка, подвигаясь ко мне на лавке. – И как же она это делала? – Глаза у нее были темно-коричневые, как спелые каштаны, выглядывающие из скорлупы, а губы розовые и влажные. Она пахла полем и землей.
– Не знаю. Она ведь никому не рассказывала. Мне кажется, она им пела.
– Что пела? Песни?
– Да. – Я был уже слегка пьян. – А вы умеете петь?
– Это зависит… – сказала она.
– Отчего?
– От того, сколько я выпью.
– Или выкуришь, – заметила ее подруга.
Я расхохотался, и девчонки тоже, и мы начали болтать о том, кто как живет, и где, и чем занимается, и как кого зовут.
Кудряшку звали Сэм, а рыженькую – Роз. Они раньше работали в баре в Бристоле. А теперь они мечтали скопить деньжат и купить старую пекарню поблизости от того места, где жили, отремонтировать печи и открыть свой бизнес.
– А я помню времена, когда она еще работала, – сказал я. – У них были такие пончики – пальчики оближешь! Вмиг раскупались.
– Мы тоже будем печь пончики, – сказала Роз и пошла к стойке взять еще сидра.
Когда мы с Сэм остались одни, на мне секунду показалось, что стены опять засмеялись, заговорили на разные голоса и что в воздухе повисли давно произнесенные слова. Не знаю, слышала ли их Сэм, но наши глаза вдруг встретились, и в ее взгляде я прочел что-то такое… необычное… от чего мне стало хорошо. Как будто мы присматривались друг к другу и… в общем… понравились. Я решил, что это пиво кружит мне голову, забивает мозги всякой ерундой. Уже открыл было рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь глупость, но в последний момент остановился. И правильно сделал. Слишком это просто: разыграть из себя идиота, а утром проснуться и с ужасом вспомнить, каких глупостей наболтал вчера – от безысходности, а вовсе не потому, что тебе это по-настоящему нужно. Что ж, в тот вечер по-настоящему мне нужно было лишь хорошенько напиться, а что до безысходности, так тогда я это слово только по радио и слышал.
Глава 7
Мы ушли из бара все вместе в половине десятого. Сэм и Роз спросили, не хочу ли я зайти к ним, посмотреть, как они живут, но мне надо было работать с раннего утра.
– Ты что, каждое утро работаешь?
– Нет, у меня по воскресеньям выходной.
– Ну тогда приходи к нам в гости в субботу вечером. Если хочешь, конечно.
– О'кей, – сказал я. – Зайду. – И поехал назад к своему трейлеру под чистым, ясным, теплым небом.
Светила полная луна, и дома я сел на кровать, прислушался к бурчанию пива в животе и ночным шорохам мелких зверьков в траве под окнами. Думаю, я просидел так где-то с полчаса, но потом до меня донесся посторонний звук, непохожий на привычные ночные шорохи. Я открыл окно и свесился с подоконника. Звук утих, но потом появился вновь, теперь уже ближе, качаясь, пробираясь сквозь плетни и изгороди, струясь над холмами. Полицейская сирена.
Дверь хозяйского дома распахнулась, и на пороге появился мистер Эванс. Поеживаясь, он постоял во дворе, склонив набок голову, потом побрел в мою сторону. Он встал под окном и негромко заметил:
– Да уж, сирену здесь нечасто услышишь.
– Это точно.
– Вроде едут в сторону Ашбритла.
– Ага.
– Полиция.
– Похоже на то.
– Или «скорая помощь».
– Кто его знает.
Старик покашлял, переступил с ноги на ногу. В спешке он вышел в шлепанцах – успел только накинуть халат поверх рубахи и кальсон. Болотистые глаза его холодно светились, губы блестели. Он недовольно пробормотал, что от звука сирены у коров может молоко свернуться, а потом попросил меня сходить на пастбище, проверить, все ли стадо на месте. Я не сомневался, что с коровами все в порядке, но идея прогуляться по ночному полю в лунном свете пришлась мне по душе, так что я быстро натянул ботинки и отправился. Я сказал мистеру Эвансу:
– Увидимся утром!
И он проворчал на это:
– Возможно, – повернулся и пошел к себе.
Я взял с собой фонарик. Правда, батарейки в нем садились и светил он совсем слабо, от луны и то больше света было. Тогда я погасил фонарик и пошел помедленнее, ступая осторожно, чтобы не подвернуть ногу. На луну наплыло облако, вдали заухала сова, сирена и свет фар растворились в темноте. Мир пах засухой, бедой, железом и пылью, сухая трава хрустела под ногами. Стадо паслось на дальнем поле над долиной реки, и когда я подошел к коровам, они немного завозились во сне. Некоторые из них стояли, другие лежали на земле.
