А тем временем продавец овощей по прозвищу Всёзнаюя объяснил нам, что нельзя взлететь вверх и ждать, когда под тобой, появится Америка, потому что существуют воздушные течения, атмосфера, гравитация и масса всего прочего, о чем мне уже и не вспомнить, но дело уже было сделано: я перестал быть гением. Мне было досадно узнать об этом. Немного позже у меня появилась еще одна гениальная мысль, но я уже никому о ней не рассказывал. Я стал немного постарше. Я решил, что если лифт срывается вниз, то человек в кабине лифта уцелеет, если успеет подпрыгнуть на какую-то долю секунды раньше столкновения с полом. Кто знает, может, эта догадка и сработает…
С того дня, как отец ушел от нас, моя жизнь заметно изменилась. Я не был гением, у меня больше не было отца. Но прежде всего я стал единственной любовью и утешением для своей матери. Вначале мать говорила мне, что отец уехал по работе, но потом я увидел, как она набивает в черные мешки для мусора вещи, оставшиеся от отца, и догадался, что он больше не вернется. Я пытался остановить ее, плакал, просил, чтобы она прекратила делать это, а она, вся в слезах, крикнула мне, что все впустую, и залепила мне пощечину. Я ушел к себе в комнату и спрятал один из отцовских свитеров. Моя мать сразу не заметила эту пропажу, но однажды она застала меня в закрытом платяном шкафу, где я прятался и вдыхал сохранившийся запах отца. Я часто так делал: прятался и сидел, уткнувшись носом в свитер. Мать вырвала свитер у меня из рук, и больше я его не видел.
У меня осталось мало воспоминаний, связанных с отцом. Дома на всех фотографиях с ним на месте лица зияла дыра. Моя мать их все порезала. Есть ли на свете еще что-то более печальное? Смотреть на фотографию, на которой я, моя мать, а сбоку стоит тело с дыркой выше плеч? Хотя мой отец, даже когда еще жил с нами, никогда не уделял мне много внимания. Например, в субботу после обеда проходили матчи футбольного турнира между дворовыми командами — так на них меня всегда отвозила мать. Однажды отец сказал, что он сам отвезет меня на игру. Когда я услышал это, то сразу же решил, что сегодня будет лучшая игра в моей жизни. Я пообещал себе, что кровью изойду, но докажу ему, что я настоящий чемпион. И действительно, едва я вышел на поле, как принялся носиться как угорелый. Я помогал в защите, открывался на краю, получал мяч, пытался обыграть одного, второго соперника, прорывался к штрафной площади противника… После каждого удачного финта я взглядом искал отца среди зрителей.
Наконец мои усилия были вознаграждены. Я получил мяч в штрафной площадке и забил гол. Он не был уж очень красивым, но это было и не важно. Мяч залетел в ворота, и, когда мои товарищи обнимали и поздравляли меня, я все пытался вырваться из их объятий и посмотреть на отца. Но в ту минуту он отошел куда-то в сторону. Его не было видно. Потом я обнаружил его за припаркованной машиной. Он стоял и о чем-то спорил с женщиной, которую я раньше никогда не видел. Они так оживленно беседовали, что мне показалось: они знают друг друга сто лет.
Наша команда в тот день выиграла, но в машине, когда мы ехали домой, мне было грустно. А мой отец того даже не заметил. Он только спросил у меня:
— Ты чего так надулся? Вы же выиграли.
Но я ничего ему не ответил. По дороге домой мы больше не разговаривали.
У меня остались и другие, приятные, воспоминания. Например, поездки за город по воскресеньям. В машине я ехал стоя, держась за спинки передних кресел, и без умолку болтал с родителями. Мама сидела впереди справа, а отец сидел за рулем. Когда я уставал или когда мне становилось скучно, я повторял через каждые тридцать секунд, словно заезженная пластинка:
— Сколько еще осталось? Мы уже приехали? Сколько еще осталось? Мы уже приехали?
После бегства отца места в машине распределялись в таком порядке: мама за рулем слева, справа пустое сиденье, занятое пакетами с покупками.
Помню, как отец разговаривал со мной наедине в моей комнате, после того как я сделал то самое перед пришедшими к нам гостями. «То самое» — это когда в детстве я дергал себя за пипирку. Я не знал, что это дурно, мне нравилось, вот я и теребил ее. Однажды, когда в гостиной собрались родственники и друзья, я вышел к ним весь голый и, помахивая своим стручком, стал кричать им:
— Это очень здорово, попробуйте и вы…
Кто-то засмеялся, поэтому я еще усерднее принялся играть с пипиркой. Я был счастлив, что мое открытие их обрадовало. В тот же день отец сказал мне, что такие вещи делать нехорошо, нельзя. Я никак не мог понять — почему? Я все повторял отцу.
— Но это же здорово, попробуй сам.
Признаться, я и сейчас еще не понимаю, что же в этом плохого, и довольно часто этим занимаюсь. Весь секрет в том, чтобы не делать этого перед родственниками и друзьями. Но это сейчас, а тогда я в сексе вообще толком не разбирался. Видимо, Лючо был прав, когда в восемь лет подошел ко мне в школьном коридоре и спросил у меня:
— Джакомо, ты знаешь, что такое залупа?
— Нет.
— Ни фига себе… Да, старик, ты в сексе не сечешь…
Потом он повернулся и ушел.
И правда, мне про секс никто ничего не рассказывал.
Совсем не так поступил папа Сальваторе, который как-то сказал ему:
— Пора тебе кое-что узнать про секс… Иди-ка за мной. Спрячься в шкафу и смотри, что я буду делать с мамой.
Невероятно… Я ему так и не поверил.
У меня было замедленное сексуальное развитие. Из-за размера я не переживал, я страдал оттого, что в отличие от моих приятелей у меня долго не вырастали волосы, тогда как они уже могли делать прически на своих лобках. Обидно — у меня все еще гладкая кожица, а они все как один походили на Пеппе, южанина-калабрийца, ставшего мужчиной в девять лет.
Мои друзья наперебой рассказывали, как они дрочат и кончают, я же просто онанировал, как когда-то дома перед гостями. И то мне пришлось около часа пыхтеть, прежде чем я кончил в первый раз. Стручок просто весь горел. На нем можно было жарить овощи для барбекю. Но в конце, когда вытекла малюсенькая капелька, я был страшно горд. Незабываемое ощущение!
Моего отца тогда уже не было с нами. Я даже не знаю, сказал бы я ему об этом. Он мне тоже не про все рассказывал, наоборот, иногда он городил всякую чушь, и я ему верил. В моей комнате висел плакат с изображением гоночной машины из «Формулы-1», и отец сказал мне, что гонщик в шлеме — это он. Якобы до женитьбы ему довелось работать на заводе, где делают «феррари». Но это еще что — однажды, заговорщически подмигнув, он сообщил, что был другом самого Джузеппе Гарибальди. И я, проезжая по Каироли, смотрел на конную статую и обращался к ней:
— Привет, я Джакомо, сын Джованни.
После этого в школе, когда учительница рассказывала нам про Гарибальди, я поднял руку и сказал:
— А знаете, я с ним знаком. Он друг моего отца.
Все подняли меня на смех, но я тогда думал, что они мне просто завидуют.
Издевались надо мной и ребята постарше. Но у них была другая причина для насмешек. Однажды я услышал от отца практичный, как мне показалось, совет. Мол, для того чтобы сбить птицу без выстрела, достаточно насыпать ей соли на хвост. И я много раз пытался сделать это…
