— Жаль… Вместо того чтобы вариться в собственном соку, ты бы мог попытаться совершить неожиданный поступок. Придумай себе нового Джакомо, хотя бы на один раз. Что сейчас волнует тебя в жизни, о чем ты мечтаешь, о чем тебе приятно думать?
— Ты и так знаешь. Думать и мечтать я могу только о Микеле, потому что она для меня стала неизведанным миром, который не соприкасается с моей жизнью.
— Но если ты хочешь бежать от привычной жизни и Микела притягивает тебя к себе, то, может, она и есть та самая дверь, которую надо приоткрыть? Почему бы тебе не поехать в Нью-Йорк? Поезжай, поймешь, что ошибался, и вернешься назад. Но ты хотя бы сделаешь попытку.
— Даже если я полечу в Нью-Йорк, то что от этого изменится? Ладно, я ее встречу, если только смогу искать, но от этого я не стану другим.
— Как раз наоборот, потому что, по крайней мере, ты переборешь страх показаться смешным. Но ты предпочитаешь остаться здесь. Риск слишком велик.
— Но ей уже… тридцать шесть лет, а не пятнадцать.
— И что это значит? Это ничего не меняет. Ты совсем не знаешь женщин!
— Так, по-твоему, я не собираюсь ехать туда, не потому что это абсолютно бессмысленно, а потому что боюсь показаться смешным?
— Именно поэтому! Чтобы не побояться попасть дурацкое положение, надо набраться смелости. А с женщинами у тебя никогда ее не было. С Микелой ты не мог контролировать ситуацию, поэтому и отступил. История с ее женихом всего лишь попытка оправдаться. Я прекрасно знаю, что ты будешь делать, не первый год с тобой знакома. Еще неизвестно, какую новую легенду ты придумаешь, чтобы оправдать свое бездействие. Знаем, знаем твои приемчики, твои доводы и выводы, ты все готов использовать, лишь бы не нарушить привычный уклад своей жизни.
Неожиданно зазвонил телефон. Звонил Данте.
— Сильвия, угадай, кто это.
— Данте?
— Точно.
Несколько дней назад мне было приятно встретиться с ним, но теперь он замучил меня своими звонками и SМS-сообщениями. «Давай сходим в ресторан», — предлагал он, а мне этого не хотелось. Я чувствовал, что между нами не осталось ничего общего. Мы стали слишком чужими… У меня есть знакомые, с которыми я стараюсь не видеться, потому что после каждой встречи с ними я чувствую себя не в своей тарелке. Как будто они крадут у меня жизненную энергию, лишают сил. Данте был из их числа, к тому же он оказался слишком навязчивым. Иногда он хитрил и звонил мне с другого телефона. Но я догадывался, что это он, и не отвечал на звонок. На моем сотовом есть клавиша, нажав на которую можно отключить звуковой сигнал. Если нажать ее дважды, связь обрывается. Данте часто вынуждал меня нажимать эту клавишу.
— Ума не приложу, как сказать ему, что мне не хочется с ним встречаться. С женщиной не так-то просто расстаться, а с приятелем… «Данте, у нас с тобой нет ничего общего…» Нет, я так не могу. Придется ждать, когда он сам догадается.
— Если ты не можешь сказать ему об этом, рано или поздно он сам поймет. Честно говоря, я тоже представить себе не могу, как расстаться с подругой…
— В моей записной книжке он теперь не Данте, а Зануданте… Я и не думал, что он такой настырный, — звонит и звонит.
Я пристально посмотрел на Сильвию. По выражению моих глаз она обычно догадывается, когда я не намерен шутить, а собираюсь сказать нечто важное.
— Значит, по-твоему, я пожалею, если не сделаю этого?
— Если не ответишь Данте? — Потом, понимая, что речь идет о более серьезных вещах, она добавила. — Если ты о Микеле, то кто знает… В этом и есть прелесть риска.
4. БЕЗ ОТЦА
В семь лет я на двадцать минут стал гением. Потом наступил мрак. Мы с друзьями говорили о том, что утром в классе нам объясняла учительница. Она говорила, что Земля за двадцать четыре часа совершает полный оборот вокруг своей оси и за триста шестьдесят пять дней и шесть часов оборачивается вокруг Солнца. Поэтому каждые четыре года в календаре появляется 29 февраля. Шестью четыре — двадцать четыре. Еще она рассказывала о силе тяжести и о том, как далеко от нас находится Америка.
Один пожилой мужчина, живший в нашем доме, часто говорил, что Америка находится на другом краю света, а Париж, если мы хотим, он готов показать нам прямо сейчас. Для нас между Парижем и Нью-Йорком не было большой разницы, оба эти города находились как бы в другом мире. Но любопытство переваливало, и мы соглашались. Тогда он по одному хватал нас за уши и поднимал вверх. Я помню, что руками цеплялся за его запястья, стараясь уменьшить свой вес, — тогда было не так больно. Но все равно, уши после этого горели.
Пока мы болтались в его руках, он спрашивал нас, видим ли мы Париж. Это было жестоко. Он же на протяжении многих лет устраивал нам розыгрыш с носом. Захватывал чей-нибудь нос двумя пальцами, тянул его вниз, а потом сжимал пальцы в кулак, просовывал большой палец между указательным и средним и говорил:
— Вот твой нос, я его у тебя украл.
Забавный был старикан. Потом он умер. Такое бывает в жизни.
Моя мысль, которая на двадцать минут сделала из меня гения, состояла в следующем: «Если Земля верится, то Америка непременно окажется на том месте, где сейчас находимся мы. Надо только найти способ повиснуть в воздухе. Повиснуть надо на столько часов, на сколько разнится время между нами и Америкой. Совсем не обязательно лететь туда, достаточно зависнуть в воздухе, допустим, на вертолете, и, когда Америка, вращающаяся вместе с Землей, окажется под нами, на нее можно будет опуститься».
Почему-то мы решили, что Земля вращается в том же направлении, в каком едут машины по нашей дороге е односторонним движением. Мы начали прыгать вверх, чтобы убедиться, приземляемся ли мы чуть в стороне от места толчка. Это было важно. И должен сказать, что результаты наших опытов показали: Земля действительно вращается, и Америка, выходит, не так уж и далека от нас.
Я стал не только гением, но и кумиром всей ватаги, королем нашего двора.
В детстве я играл со многими мальчишками, но моим закадычным другом был, только Андреа. Он мне был как брат. Я спал у него дома, он ночевал у нас. В конце дня мы часто заходили перекусить к моей бабушке. Я это хорошо помню, потому что, сидя за столом с набитым ртом, мы все время спрашивали друг у друга:
— Хочешь увидеть аварию в туннеле?
Каждый из нас открывал рот и показывал кашицу из пережеванной пищи. Теперь мы с ним уже не такие близкие друзья.
В тот день, когда мои научные открытия сделали меня королем двора, мой отец, который почему-то оказался дома, а не на работе, долго разговаривал с матерью, после чего спустился в мое царство и позвал меня:
— Джакомо!
У него было странное выражение лица. Я пошел к нему навстречу, чтобы сообщить замечательную новость: его сын оказался гением, он должен знать об этом. Отец крепко обнял меня — я стал вырываться, мне не терпелось выпалить новость. Но он, глядя на меня повлажневшими глазами, сказал, что должен идти работать, и ушел со двора. Больше я его не видел. Отец маленького гения ушел из дому, оставив его одного с матерью.
