Я посмотрел в глаза Шалимову — странное выражение одержимости, промелькнувшее в них, смутило меня.
— Да, конечно, — сказал я. И вздохнул с облегчением, когда долгожданный автобус, наконец, подкатил к остановке.
ЖИВОПИСЕЦ ДЬЯВОЛА
Тамбовская область
Церковь я увидал еще с дороги: старинные руины торчали на холме, подобно мертвецу, восставшему из могилы. И шевелилась на месте обвалившегося внутрь купола зеленая поросль травы и молодых деревьев — будто вздыбленные волосы.
Прозябающие осколки, позабытые временем: остов из красного кирпича, зияющие черными провалами окна, перекошенные, незакрывающиеся, горбатые врата.
Алексей Иванович, привезший меня сюда, огляделся с довольным видом.
— Вот и на месте мы, — сказал он. Вытер пот с раскрасневшегося лица и повесил шлем на ручку мотоцикла. — Ладушки. А то ж я поначалу и найти-то не мог. Старухи в селе талдычат — за переправой, за мостками. Хожу-хожу: ни переправы на реке, ни мостков… Как заколдованная церквушка эта. Что за притча? Куда ни сунусь — всюду болото. Ну, теперь-то я дорогу знаю…
Я вылез из коляски древнего «Урала», покряхтел, попрыгал, расправляя затекшие ноги, и мы двинулись с моим провожатым к церкви сквозь гигантские заросли борщевика.
Было жарко и душно. Парило.
В вышине толкались толстыми боками кучевые облака, словно стадо бронтозавров, не поделивших водопой, — теснились и напирали, и единственный остававшийся между ними узкий синий лоскут неба все сужался. «Гроза будет», — подумал я. Поежился от холодного ветерка, лизнувшего взмокшую шею, и мы переступили порог разрушенного храма Преображения Господня.
* * *
Вряд ли когда-нибудь я оказался бы здесь, если б не попросил меня отец Александр.
Собираясь в двухнедельный отпуск в Рассказовский район, к дальней родне, я уже предвкушал, как сяду на берегу с удочкой, а хор лягушек начнет выводить затейливые рулады в прохладном вечернем воздухе и комары будут вести втору — тонко и высоко зудя. И я, разумеется, им похлопаю — мне не жалко.
Я буду вдыхать запахи летних цветов, доносящиеся с луга, а в руке у меня будет удочка. Легкая, старинная — отцовская. Из бамбука. Малейшая поклевка — и я почувствую рукой, как дрогнет удилище, напрягу кисть, поведу поплавок мягко, сдерживая нетерпение, потом резко — подсекаю и — вот она, серебристая плотвичка или красноперочка, пляшет, извивается на гальке у прозрачной, как бутылочное стекло, зеленой воды. Красота!
Узнав, куда я направляюсь, отец Александр попросил разведать, в каком состоянии пребывает храм в селе Бабино.
— Прихожане благочинным жалуются: погостов поблизости много, а храма ни одного. Ты погляди, Левушка, да расскажи, какие там, на месте, обстоятельства. Это тебе недалеко будет, на границе района, — сказал отец Александр и, часто моргая, уставился на меня близорукими глазами.
С отцом Александром сдружились мы давно: я работал по нескольким строительным подрядам для церкви, связанным с реставрацией. Но разыскивать какое-то село в непроезжей глухомани? Тратить драгоценные дни короткого летнего отпуска, жертвовать блаженным одиночеством и покоем?
Я пожал плечами и кивнул. С кем бы ни случалась какая беда — отец Александр легко принимал на себя самые страшные людские заботы, упираясь пуще других. А когда уже дело бывало сделано, совершенно искренне не ждал благодарности от людей, напрочь забывая о каком-то своем участии в их делах. Потому что перед ним всегда была полным-полна коробушка людских просьб, бед и хлопот — только успевай черпать да поворачиваться.
Уж кому-кому, но отцу Александру отказать я не посмел.
— Тебя там, Левушка, встретят. Сафронов Алексей Иванович, такой дачник местный, из пенсионеров. Я с ним созвонился — он тебя примет, — пообещал отец Александр.
— Хорошо, — сказал я.
* * *
Алексей Иванович Сафронов — тот самый, обещанный мне отцом Александром, «дачник» оказался мужиком хоть и в возрасте, но еще очень крепким, любопытным и болтливым. Глаза его, холодные, синие, смотрели на все вокруг с острым пронзительным прищуром, а голос был из тех, что сравнивают обычно с иерихонской трубой.
— Село называлось Бабино, потому что помещик тут был Бабин, — объяснял мне Алексей Иванович, пока мы ехали. Для этого ему приходилось орать против встречного ветра, заглушая рычание мотора. Но, судя по тому, с какой легкостью он это делал, его луженая глотка не особенно напрягалась. Я только боялся, как бы мой водитель не схватил ртом какого-нибудь жука или кузнечика, которого могло закинуть порывом ветра. Поперхнуться на полном ходу… Это стоило бы нам аварии. — Здесь где-то и могила была. Этого Бабина! — орал Алексей Иванович. — Местное старичье рассказывало такую историю: будто бы здешние крестьяне чем-то своему барину сильно потрафили. То ли жену с дочкой его спасли. Когда кони их коляску понесли — крестьяне остановили коней. То ли самого барина как-то выручили… Перед барыней шашни его прикрыли. Точно не помню! Но вот нашло на него такое умягчение сердца. Бывает. Собрал людей, спросил: мол, чего хотите? Водки или денег — просите, все дам! Ну и ладушки — попросили крестьяне у барина церковь. Да чтоб не хуже, чем у соседей! Зимнюю, каменную, с колоколенкой, с росписью внутри. Пришлось барину слово свое держать. Ладушки. Построил он церковь Преображения Господня, и с тех пор деревня Бабино стала по ревизским сказкам селом Преображенским числиться.
Алексей Иванович трещал без умолку всю дорогу. Притих, только когда мы вступили, наконец, под своды церковных развалин.
Как я и думал, внутри обнаружились горы строительного хлама: рассыпанные повсюду остатки кирпичей от просевшего купола, битое стекло, гнутые прутья железной арматуры. Вывороченные из оконных и дверных проемов косяки и деревянные рамы, растресканные и расщепленные, торчали опасным частоколом в правом приделе — кто-то, видно, сгреб их в угол, собирая, быть может, на дрова.
Пол, настеленный поверх здоровенных поперечных балок, местами сгнил и провалился.
— Как бы ноги тут не переломать, — заметил Алексей Иванович, благоразумно останавливаясь у входа. — А красота-то какая была, а?! Вот это ладушки.
— Действительно, — согласился я и двинулся осторожно вдоль стен, разглядывая красоту — сохранившиеся превосходные фрески. Снаружи штукатурный слой осыпался полностью, а внутри законсервировался, очевидно, за счет купола, рухнувшего только недавно и до последнего стойко защищавшего живопись от ветра, снега и дождя. — Красота, — подтвердил я.
Не знаю, кто расписывал этот храм, но это был, безусловно, мастер. Даже в таком виде — изрядно полинявшие, покрытые трещинами — цветные картины из жизни Христа и апостолов, помещенные в рамы из ярких растительных орнаментов, производили удивительное впечатление. Нарисованные на стенах фигуры казались схваченными в самый момент движения и закованными в бесконечность бессмертного существования.
