Около десяти часов.
Она спрашивает его: «Что будете пить?» Тот ничего не отвечает.
На всякий случай она приносит ему триста граммов выдержанного и бежит назад, но тут ее кто-то хватает за руку; это Миллике с помятым лицом (а на втором этаже хлопает дверь).
— Пошевеливайтесь с заказами и послушайте-ка: если на этот раз она не захочет спуститься, скажите, что будет иметь дело со мной… Если ее не будет через пять минут… На этот раз ей не отвертеться, как раньше… — Он отводит девочку в угол и, подняв палец, шепчет ей на ухо: — Если она запрется на ключ, я высажу дверь. Я осрамлю ее перед всеми.
Маргарита бросается наверх со всех ног.
Она снова, как мышка, скребется ногтями о дверь и говорит:
— Мадемуазель, я могу войти?
В замке поворачивается ключ.
— Мадемуазель, мадемуазель, он придет! Он сказал, что дает пять минут… — Она на секунду умолкает, потом продолжает: — Мадемуазель, мадемуазель, вы уж поверьте мне, вам лучше лечь, я скажу, что вы заболели, может быть, он не посмеет… — Снова молчание, и вдруг: — О! Как это прекрасно! Это ваше? Это из ваших краев? Что это? Гребень? А эти шарики, они из кораллов? А из чего гребень? Золоченая медь…
Она протягивает вперед руку и всякий раз отдергивает, потом складывает руки на своем слишком просторном переднике. Со своими горящими глазами она похожа разом на девочку и старушку, не решающуюся больше прервать молчание. Жюльет все так же стоит к ней спиной перед зеркалом.
— О! Какие забавные серьги! Вы их наденете, да?
В комнате только одно убогое зеркало в металлической оправе, крашенной под дерево, да тусклый свет с потолка. Зеркало висит в простенке между окнами; ей приходится склоняться над туалетным столиком, вплотную приближая лицо к стеклу, но ей все нипочем; пальцы скользят по губам, пуховка пудрит щеки…
— У нас все вечером прихорашиваются. Вот увидите, как там одеваются женщины. Сейчас, сейчас…
В этот миг до них доносятся звуки аккордеона.
На террасе все тот же гвалт, но звуки пронзают его со всех сторон. Они рождаются где-то вдали, но становятся все отчетливей.
— Это он, это он! Я знала, что он придет. Сама не знаю почему, но я была уверена…
Она берет пуховку и проводит ею по лицу, потом говорит Маргарите:
— Дайте мне гребень. — И подносит руки к волосам. Как же она изменилась, ее и не узнать! Она стягивает волосы на затылке и просит: — Принесите мне шаль, большую шаль с цветами…
— Мадемуазель, вы, правда, хотите спуститься?
— Ну, конечно, ведь там музыка.
— А ваш дядя?
Жюльет смеется.
Аккордеон уже под окнами.
— Я же знала, что он придет, надо спешить; поскорей, Маргарита, пожалуйста, гребень… И шаль, как носят в моих краях…
Внизу голоса умолкают один за другим. Не слышно совсем ничего, даже ветра и волн; только кружит мелодия дивного танца. На секунду она затихает, и все замирают, но вот аккорды снова несутся один за другим.
В этот миг падает стол, и все слышат голос:
— Остановите его! Остановите! Он просто спятил…
И аккордеон немедленно умолкает.
Своим напарникам по работе в карьере савоец сказал:
— Сегодня я не работаю… Предупредите патрона, пусть на меня не рассчитывает.
С утра все ушли на работу в карьер, а савоец умылся водой из фонтана и начисто выбрился. Он вынул из шкафа воскресный костюм, чистую рубашку, воротничок и галстук. Неторопливо переоделся в своей комнате одного из домов у вокзала, где все они снимали жилье. На нем был совсем новый костюм с приталенным пиджаком; он даже попытался сделать себе пробор, но его густые вьющиеся волосы не поддались. Тогда савоец надел кепку и выпустил волосы из-под козырька на лоб.
Он выкурил несколько сигарет, открыл окно и, высунувшись наружу, спросил хозяйку, нельзя ли сегодня получить свою порцию супа раньше, чем обыкновенно. Потом съел суп и вышел. Он перешел большую дорогу и улегся неподалеку от нее под деревом. По дороге летели автомобили с блестящими капотами и козырьками от солнца, посверкивающими пламенем на манер винтовок. Они фыркали, лаяли и заходились кашлем, словно залежавшиеся сторожевые псы; мчались по дороге, не поднимая пыли, навстречу друг другу или вдогонку, исчезали за изгородью и снова выныривали наружу, снова кашляли, свистели и лаяли. Десять, пятнадцать, двадцать: савоец достал часы и от нечего делать принялся считать секунды. Потом он сплюнул, поднялся и пошел вдоль дороги. Выйдя к Бурдонет уже у железнодорожного моста, он стал спускаться по склону, у подножья которого был тот самый карьер, где уже принялись за работу его товарищи. Со дна карьера разодетый савоец стал делать знаки каменотесам на верхних уступах: эй, наверху, привет! Все они были в майках или обнажены по пояс. Все его видели: куда это он так вырядился? «Да ну, — сказал кто-то, — он вообще немного того. Иногда лучше не обращать на него внимания, это может плохо кончиться». Рабочие снова взялись за лопаты и стали всаживать их в месиво из камней и песка. Савоец пошел прочь и начал спускаться вдоль Бурдонет, где и встретил промышлявшего форелью Боломе в резиновых сапогах. Тот шел как раз вверх по течению. Они поравнялись и разошлись, не сказавши ни слова. Чуть дальше берега речки сходились, она становилась глубже, прыгая с уступа на уступ, через которые форель перемахивала одним движением хвоста. Именно там, повыше, любил ловить рыбу Боломе, нацепив свои резиновые сапоги и пристроив за спиной плоскую корзину. Он курил сигареты, засунув руки в карманы. Струи воды здесь пробивались вперед с барабанным боем. Дальше река становилась спокойной и гладкой, там начинались камыши, и в илистом русле появлялись маленькие каменные островки. Именно там савоец свернул направо.
Как раз в это время плотник Перрен привез к дому Ружа заказанные балки. Словно чего-то опасаясь, савоец замедлил шаг и направился к ним. Он заметил пристройку к дому и сказал себе: «Ага, он строится! Отчего бы этому типу строиться?» Руж как раз измерял складным метром сваленные на землю балки, сверяясь со своей тетрадкой. Он не заметил савойца, и только хруст камней под ногами заставил его поднять голову.
Савоец остановился, держа сигарету в уголке рта.
— Строитесь, значит? — спросил он.
— Как видите, — ответил Руж.
— Это для себя?
Савоец как-то странно ухмыльнулся, а Руж сначала и не нашелся что ответить.
— А вам-то что за забота? Займитесь лучше своими делами…
Но савоец уже повернулся к нему спиной и, сплюнув на землю, пошел прочь. Тут-то дорога и привела его к заведению Миллике, куда он сначала хотел зайти, но передумал, увидев внутри торговцев скотом.
Тогда он прошелся по деревне и вернулся позже, но снова решил не входить.
Где среди нас найдется место для красоты, когда на нее открыта такая охота? Ведь мы знаем, он все-таки зашел, устроился на террасе и заказал пол-литра вина, которые ему принес Миллике. И выпил эти пол-литра.
