И правда, когда его наконец доставили, то даже не пустили в ход, хотя воды было в избытке. От сарая к тому времени уже ничего не осталось, да и дом выгорел начисто, если не считать четырех кирпичных стен. От горы обугленных балок, свалившихся внутрь, поднимался дымок. Народ сбегался теперь отовсюду, но людям оставалось только смотреть на пожарище. Люди неподвижно стояли вокруг (ветер и волны уже стихли, а гром слышался теперь издалека). В сером воздухе над серой водой моросил серый дождь, сдобренный черным дымом. Люди стояли перед пожарищем и не могли проронить ни слова.
— Этим должно было кончиться, — сказал наконец Миллике.
Он прибыл на берег с насосом и первым заговорил во весь голос. Он стоял, засунув руки в карманы.
— Сам-то он где? А она?
Тут появился Руж, но ее с ним не было. С ним шел Декостер; они только что пристали к берегу, промокнув до нитки, без кепок, с прилипшими ко лбу волосами. Сейчас дождь едва моросил. Казалось, что Руж ничего не понимает. Он молчал, Декостер тоже.
— А… вот ты где, — сказал Миллике. — Ну, и как? Удивлен?
Люди вокруг молчали.
— Нет, я гляжу, не очень-то; скажи только, где она, куда ты ее отправил?
Руж ничего не ответил.
— Так ты, хитрюга, дал ей сбежать?
Руж опустил голову, взглянув на Миллике так, словно собирался броситься на него.
— Видно, не сладко ей было с тобой… — Миллике ухмыльнулся. — Что ж, отлично, я отомщен!..
Все обступили Ружа, боясь, как бы он чего не выкинул, но быстро поняли, что у него и в мыслях этого нет, а если и есть, то не хватит сил. Тут и раздался тот голос откуда-то с озера, пробивавшийся сквозь шум волн:
— Эй, ты там, дружище…
Смех над волнами, которые уже не казались такими грозными.
— Эй, дружок, узнаешь меня?
Это был савоец. Он сидел в лодке Ружа.
— …Почтой… Я верну лодку почтой… — донеслись обрывки фраз; снова смех.
Руж не двинулся с места. Казалось, что он останется неподвижным до скончания века; все молчали, столпившись вокруг дымившихся балок.
Дым был сначала черным, теперь он стал белым.
Под навесом были только Морис, Алексис, Боломе, маленькая Маргарита и Шови; все остальные помчались на берег или укрылись в трактире. Электричества не было, и на площадке гулял ветер. Время от времени доносились обрывки мелодий, потом все снова тонуло в грохоте. Горбуна не было видно, Жюльет тоже. Тьма обступала людей и накрывала с головой, как платок фотографа. Вдруг она появилась и залезла на стол. Молния. Вот она, вот ее нет. Алексис, должно быть, решил, что время пришло, и направился к Морису, но тот куда-то исчез в темноте. Алексис протянул руку, ага, вот Морис, и положил ему ее на плечо:
— Слушай, Морис, иди и скажи ей, что пора, гроза вот-вот кончится… Сейчас проще уйти незаметно, потом все вернутся…
Морис, похоже, не услышал его, он смотрел. Она здесь, и вот ее нет.
— Морис!..
Морис не отвечал и не двигался. Порыв ветра сотряс навес. Ночь не кончалась, молнии сверкали прямо над ними. Вот она, она снова была здесь, она подняла вверх руки, роза упала с ее головы. «Морис!..» Доносились едва слышные звуки музыки, они приближались, удалялись, исчезали. Где же горбун? Его не было видно, не видно было инструмента, музыкант сменил место. Ее снова подняло в воздух; в сиянии молнии она подняла руки. Потом исчезли и руки, и тело, ее больше не было; последний удар грома, такой страшный, словно миру и вправду настал конец; она тоже исчезла, сверкнула молния, ее больше не было…
— Поторопись, Морис, нас никто не увидит… Поторопись…
Вдруг Алексис замер.
Серенький свет забрезжил между деревянными столбами с гирляндами. Вот возвратился пол, крыша, залитая водой трава, листва и стволы деревьев. Мир словно рождался вновь, но он уже был не тот, что прежде. Морис пристально и удивленно оглядывался и не видел ее. Вот скамья, на которой сидел горбун, но его больше не было. Вот стол, на который она только что забралась (если только все не привиделось им — ведь ее тоже не было). Ее не было здесь, ее не было нигде. Морис посмотрел вокруг и побежал прочь…
— Морис, ты куда, эй! Морис…
Морис не услышал. Он был окутан пеленой серенького дождя, заполонившего все между небом и землей. Вокруг стоял туман, с деревьев струилась вода. Морис вышел к большой дороге, но и там он не нашел ее. Это, наверное, оттого, что в пятнадцати шагах еще ничего нельзя было разглядеть, а может быть, он просто пошел не в ту сторону. О! Какая странная тишина была вокруг! Падали капли с деревьев, напоминая звуки шагов, он обернулся, и верно, за ним шли, но не та, которую он искал.
Он потряс головой.
Его все еще окликали с площадки для танцев, парни что есть мочи свистели — они не видели его, он не мог увидеть их. Но маленькую Эмили он видел прямо перед собой, ее нельзя было не заметить, так она стояла близко. Платье прилипло ей к плечам, поля соломенной шляпки закрывали лицо. Он не мог не услышать:
— Морис, это я…
Он склонил голову; она стояла рядом с ним, скрестив мокрые руки на платье; но ведь он искал не ее.
Она ждала, она ждала; он повернулся к ней спиной и пошел.
Шаги удалялись, удалялись неотвратимо…
