Доберетесь вы туда недели через три. Еще день-другой уйдет на то, чтобы во все вникнуть. Но потом мы ждем от вас развернутого сообщения, которое пойдет за вашей подписью. Наверное, все, так, Солтер?
— Совершенно верно, лорд Коппер.
Они с Уильямом встали.
Лорд Коппер не имел привычки вставать со своего места в течение утра дважды, но он перегнулся через стол и протянул Уильяму руку.
— До свидания, мистер Таппок. Желаю удачи. И помните: в середине июля — первая победа. Ждем.
Когда они вновь прошли через личные покои великого человека и оказались в более скромных и гуще населенных комнатах огромного здания, мистер Солтер тихо вздохнул.
— Верите ли, — сказал он, — я давно знаком с лордом Коппером и тем не менее часто убеждаюсь, что совсем его не знаю.
Прием, оказанный Уильяму, превосходил все, что помнил мистер Солтер. На Уильяма он теперь взирал чуть ли не с робостью.
— Уже час. Если вы хотите улететь дневным самолетом, то пора позаботиться о багаже, как вы думаете?
— Да.
— Надеюсь, что после беседы с лордом Коп пером у вас нет больше никаких вопросов?
— Честно говоря, один есть. Я так редко читаю газеты… Не могли бы вы сказать, кто с кем воюет в Эсмаилии?
— Кажется, Патриоты с Предателями.
— Да, но кто из них кто?
— О, вот этого я не знаю. Это — Политика. Ко мне она отношения не имеет. Надо было спросить лорда Коппера.
— По-моему, война идет между Красными и Черными.
— Да, но это не так просто. Видите ли, они все негры. Но фашисты запрещают называть себя черными из-за расовой гордости, поэтому они называют себя Белыми, в честь русской Белой армии. А большевики, наоборот, хотят, чтобы их называли черными — и тоже из-за расовой гордости. Поэтому, когда говорят «черные», то подразумевают «красные», а когда подразумевают «красные», то говорят «белые», а когда партия, которая называет себя «черные», говорит «предатели», то подразумевают тех, кого «черными» называем мы, но что имеем в виду мы, когда говорим «предатели», я вам сказать не могу. Впрочем, с нашей точки зрения, все будет просто. Лорду Копперу нужны только победы Патриотов, а ими называют себя обе стороны, так что все победы будут Патриотическими. На самом деле это, конечно, война между Россией, Германией, Италией и Японией, которые сражаются друг с другом на стороне Патриотов. Надеюсь, я ясно выражаюсь?
— В общем, да, — ответил Уильям, успевший освоить местный жаргон.
4
Советник по иностранным делам «Свиста» позвонил в универмаг, где Уильяму предстояло купить багаж, и предупредил управляющего о его появлении. В результате Уильяма прямо у лифта спортивного отдела встретил сам генерал Кратвел, личность легендарная, член Королевского клуба полководцев.
Ледник Кратвела на Шпицбергене, Водопад Кратвела в Венесуэле, Пик Кратвела на Памире, Петля Кратвела в Камберленде были вехами его путешествий. Безводное, скверно укрепленное место близ Салоник, при воспоминании о котором содрогались все, кто служил под началом генерала во время войны, носило название Кратвелова Плешь. Магазин платил ему шестьсот фунтов в год плюс комиссионные, из которых он, согласно контракту, обязан был отчислять членские взносы в Королевский клуб полководцев и оплачивать электропроцедуры, дававшие ему горный загар.
Прежде чем заговорить, генерал охватил Уильяма цепким взглядом. В любом другом отделе универмага его назвали бы рохлей, но здесь, на пороге «Игр и Приключений», он заслуживал более снисходительного имени — новичок.
— Первый раз едете в Эсмаилию? Тогда я смогу быть вам полезным. Вы, конечно, знаете, что я был там в девяносто седьмом году с беднягой «Цаплей» — Ларкином…
— Мне нужны полые тубы, — твердо произнес Уильям.
Лицо генерала потемнело. Слишком часто ему приходилось терпеть насмешки. На прошлой неделе — тот молодой идиот, якобы миссионер, теперь…
— А за каким хреном? — ласково спросил он.
— Буду переправлять в них донесения.
С такой же точно наглостью тот нахал попросил у него ружье-шпик, гвоздичные штифты и гвоздичный молот.
— Обратитесь к мисс Бартон, — сказал генерал и, отвернувшись, принялся с угрожающим видом рассматривать только что прибывшую партию кнутов из бизоньих шкур.
С мисс Бартон было проще.
— Можем предложить вам большой выбор трубчатых костей, — жизнерадостно сказала она. — Мясники разрубят их, как вы пожелаете.
Но Уильям, колебавшийся между клюшками для игры в поло и хоккейными клюшками, отобрал каждых по шесть, и рубить понесли их. Затем мисс Бартон повела его по другим отделам гигантского магазина. К тому времени, когда они расстались. Уильям приобрел хорошо и даже слишком хорошо меблированную палатку, трехмесячный запас продуктов, складное каноэ, британский флаг с флагштоком, ручной насос, стерилизационный агрегат, астролябию, шесть тропических костюмов, зюйдвестку, походный операционный стол с набором хирургических инструментов, портативный сейф с регулятором влажности, гарантировавший сохранность сигар в Красном море, и набор «Все для Рождества», в котором действительно было все, вплоть до костюма Санта-Клауса и подставки для омелы на треножнике,[4]а также палку, чтобы отбиваться от змей. Только отсутствие времени положило конец этим покупкам. В последний момент он схватил моток веревки, лист жести и удалился, провожаемый зловещим взглядом генерала Кратвела.
5
Было решено, что Уильям полетит в Париж, а оттуда на «Голубом экспрессе» доберется до Марселя. В бюро авиакомпании он прибыл вовремя. Багаж, следовавший за его такси в небольшом фургоне, произвел на служащих сильное впечатление.
— Вам придется доплатить сто три фунта, — сообщили они после того, как взвесили багаж.
— Ошибаетесь, не мне, — бодро отозвался Уильям и достал аккредитив.
Один из служащих позвонил в аэропорт Кройдон и заказал дополнительный самолет.
Мистер Паппенхакер из «Дейли Грош» летел вместе с ним. На него было скучно смотреть: весь его багаж составляли пишущая машинка и один-единственный маленький чемодан. Скромные наклейки «Messageries Maritimes»[5]были единственным, что отличало его от следовавших в Париж коммерсантов мужского и женского пола. Он читал маленькую арабскую грамматику, близоруко поднеся ее к носу и не замечая ничего вокруг. Центром общего внимания при переезде в Кройдон был Уильям, и он чувствовал, как в его сердце взмывает волна радостного возбуждения. Новенький багаж потрескивал и стучал на крыше автобуса: каноэ — об астролябию, сейф — о москитонепроницаемую коробку с одеждой. Сиденье напротив занимали полые тубы. За окном мелькали сады южного Лондона. Уильям находился в состоянии блаженного ступора. Он никогда не хотел ехать в Эсмаилию, как, впрочем, и в любую другую страну, не хотел зарабатывать пятьдесят фунтов в неделю и быть владельцем флага с флагштоком или походного операционного стола. Но когда он говорил мистеру Солтеру, что у него есть только два желания — жить дома и писать для «Свиста», — то он скрыл третье, потаенное и давнее желание, зародившееся лет пятнадцать назад, если не больше. Он очень сильно хотел хотя бы раз полететь на самолете. Но это желание настолько не совпадало с возможностями Таппок-магна, что Уильям никогда не высказывал его вслух и запрещал себе о нем думать. Никто из домашних не знал об этом секрете, кроме няни Блогс. Когда-то она обещала покатать его на самолете, если выиграет в Ирландский тотализатор, но после серии неудач решила, что это все козни католиков, и играть бросила. Таким образом, шансы Уильяма упали до нуля. Но мечта жила в его душе и обретала зримые очертания в мгновения между сном и пробуждением, в минуты физической усталости и внутреннего спокойствия, когда он в сумерках возвращался верхом домой после удачной охоты или потягивал второй стакан портвейна за праздничным обедом в честь очередного дня рождения кого-нибудь из многочисленных обитателей Таппок-магна. И вот теперь столь близкое осуществление этой мечты проступало сквозь окружавший его туман как единственно реальное и важное событие из всех, происходящих вокруг. Ввысь от дымоходов и гигантской араукарии, ввысь к облакам, радуге и синему небу, которые он так часто и поэтично поминал в «Луге и чаще», ввысь к самым стремительным ласточкам, ввысь от прикованных к земле барсука и сойки, ввысь от людей, городов, в край свободы, света и тишины — вот куда направлялся Уильям в автобусе авиакомпании. Он оглох, ослеп и не замечал ни пишущей машинки, ни полых туб.
