— Да кто вообще остался кроме нас? — вопрошал Юнгер. — Хотя да, у французов есть еще этот сумасшедший Селин…
1917
Сразу после завтрака, на сей раз вполне скромного, без шампанского — и даже более того: господа по моей рекомендации согласились на диетический фруктовый салат «Бирхер-Мюсли» — мы продолжили наш разговор, в ходе которого оба обращались со мной до того бережно, словно перед ними сидит школьница, и ее не следует пугать — речь зашла о газовой войне, следовательно о распылении хлора, о целенаправленном применении боевых отравляющих веществ из групп Синий, Зеленый и, наконец, Желтый крест, причем мои собеседники отчасти базировались на собственном опыте, отчасти — на чужих рассказах.
Разговор о боевых отравляющих веществах возник как-то сам по себе, после того, как Ремарк помянул весьма актуальную на период нашей встречи войну во Вьетнаме, назвав преступным как применение напалма, так и применение agent orange. Он сказал:
— Кто сбросил атомную бомбу, у того уже нет больше внутренних тормозов.
Юнгер со своей стороны осудил систематическое уничтожение джунглей посредством коврового распыления отравляющих веществ, охарактеризовав его как дальнейшую — после той войны — стадию применения боевых отравляющих веществ, но — и здесь он придерживался того же мнения, что и Ремарк — «американец», несмотря на техническое превосходство, все равно проиграет эту «грязную войну», не допускающую более проявлений «солдатского духа».
— Впрочем, если честно, в апреле пятнадцатого года мы первыми применили под Ипром хлор против англичан.
И тут Ремарк закричал, да так громко, что находящаяся неподалеку от нашего столика официантка сперва остановилась с перепугу, а потом умчалась прочь.
— Газовая атака! — закричал он. — Газ! Га-аз!
В ответ на его крик Юнгер с помощью чайной ложечки воспроизвел звук набатных колоколов, потом, словно по внезапному внутреннему приказу, стал вполне деловит и конкретен:
— Согласно предписанию мы начали незамедлительно смазывать машинным маслом стволы наших винтовок и вообще все металлические части. Затем надели противогазы. Потом уже, в Мончи — это было незадолго перед битвой на Сомме — мы увидели множество отравленных газом, они стонали и давились, и слезы потоком текли у них из глаз. Но, главным образом, хлор раздражает и сжигает легкие. То же воздействие я мог наблюдать и во вражеских окопах. Вскоре после этого англичане попотчевали нас фосгеном, у которого такой сладковатый запах…
Тут опять взял слово Ремарк.
— В длящейся по нескольку дней непрерывной рвоте они по кусочкам выблевывали свои легкие. Всего хуже им приходилось, когда из-за непрерывного заградительного огня они не могли покинуть окопы, а газовое облако, как бесформенная амеба, расползалось по всем углублениям и рытвинам. Горе тем, кто слишком рано сорвал газовую маску… И всего хуже пришлось неопытному пополнению… Эти молоденькие растерянные парнишки… эти бледные, мучнистые лица… в не по размеру большом обмундировании… с их лиц еще при жизни исчезло какое бы то ни было выражение — как это можно наблюдать у мертвых младенцев… Когда мы при шанцевых работах подошли к нашей передней линии и наткнулись на ячейку, полную этих бедолаг, я увидел их… с синими лицами и черными губами… а в одной воронке они слишком рано сорвали маски… и харкали, харкали кровью, пока не умерли…
Оба извинились передо мной, что, мол, с утра пораньше это как-то чересчур… И вообще странно, чтобы молодая дама выказывала интерес к подобным зверствам, в которых неизбежно проявляет себя война. Я постаралась успокоить Ремарка, который превосходил по этой части Юнгера, почитая себя кавалером старой закваски. Я сказала, чтоб они со мной не считались. Исследовательский проект, порученный нам фирмой Бюрле, требует помимо прочего точности в деталях.
— Известно ли вам, какой калибр производили в Эрликоне на экспорт? — после чего я попросила продолжить рассказ.
Поскольку господин Ремарк молчал и, отведя взор, разглядывал Ратхаузбрюкке — мост, ведущий к набережной Лиммата, меня начал просвещать господин Юнгер, производивший более уравновешенное впечатление. Он рассказал мне о совершенствовании противогаза, затем о боевом отравляющем веществе горчичный газ, впервые примененном в июне семнадцатого года, с немецкой стороны, во время третьего сражения под Ипром. Речь шла о лишенных запаха, едва видимых газовых пеленах, такой, знаете, своего рода стелющийся по земле туман, разрушающий клетки, причем действие его сказывается лишь через три-четыре часа. Дихлорэтилсульфид, маслянистое, распыленное на мельчайшие капли соединение, против которого не помог бы никакой противогаз.
Далее господин Юнгер объяснил мне, как благодаря обстрелу Желтым крестом были отравлены вражеские окопы, после чего их можно было брать голыми руками.
Еще он сказал:
— Но вот поздней осенью семнадцатого года англичанин захватил под Камбре большой склад газовых снарядов, начиненных ипритом, и применил их против нас же. Много ослепших… Послушайте, Ремарк, а не тогда ли поразило и величайшего ефрейтора всех времен и народов? После этого он еще, помнится, угодил в лазарет под Пазевальком… Там встретил и конец войны… И решил сделаться политиком…
1918
После короткого рейда за покупками — Юнгер запасся сигарами, включая и сигары из Бриссаго, Ремарк же последовал моим советам и приобрел у Гридера шелковый шарфик для своей жены Полетт — я в такси доставила обоих господ к Главному вокзалу. Поскольку у нас еще оставалось время, мы наведались в вокзальный буфет. Я предложила выпить на прощанье легкого белого вина. Хотя по сути все уже было сказано, в течение оставшегося часа с лишним мной были еще сделаны некоторые записи. На мой вопрос, а довелось ли им в последний год войны свести знакомство с весьма часто участвовавшими тогда в боях английскими танками, оба господина отвечали, что лично на них никакие танки не наезжали, хотя Юнгер со своей стороны утверждал, будто его часть в ходе контратак неоднократно натыкалась на эти «выгоревшие колоссы». Люди пытались защищаться от танков, кто с помощью огнеметов, кто связками гранат.
— Этот вид оружия тогда еще пребывал во младенчестве. Времени быстрых, всеохватных танковых атак еще только предстояло наступить.
После этого выяснилось, что оба могли наблюдать воздушные бои. Ремарк припоминал пари, которые заключались в окопах и на марше:
— Порция ливерной колбасы или пять сигарет — такова была ставка, независимо от того, кто падал, распуская по небу дымовой хвост, «фоккер» или одноместный «спад». Количественное превосходство было все равно за ними. Под конец на каждый наш самолет приходилось пять английских или американских.
Юнгер подтвердил:
— По всем статьям материальное превосходство врага было подавляющим, особенно в воздухе. И однако же я не без зависти наблюдал за нашими ребятами в трипланах. Воздушные бои всегда протекали по-рыцарски. Беззаветная храбрость, когда одинокая машина, подлетая с солнечной стороны, выклевывала себе противника из вражеского соединения. Какой был тогда девиз у эскадрильи Рихтхофена? Ах да, девиз был такой: «Железно, но безумно!» И, видит Бог, они не посрамили свой девиз. Хладнокровие и благородство. Очень-очень стоит прочесть, дорогой мой Ремарк, «Красный пилот», хотя даже и сам господин барон ближе к концу своих весьма живо написанных воспоминаний не мог не признать, что не позже чем с шестнадцатого года представления о бодро-веселой войне иссякли. Внизу лишь грязь да поля в воронках. Все более чем серьезно, все с ожесточением. И однако же вплоть до конца, когда его самого тоже сняли с неба, он сохранял неизменную храбрость. А такая позиция оправдала себя и на земле. Да, техника превосходила! В бою же не побеждены — вот как об этом говорилось. Но за спиной у нас разгорался бунт. Если я начну пересчитывать свои ранения — по крайней мере четырнадцать попаданий, пять — от винтовочных пуль, два — осколки снарядов, один — шрапнель, четырьмя я обязан гранатам и два — от разных-прочих осколков, с входными и выходными отверстиями получается двадцать рубцов, — я неизбежно приду к выводу: а дело все-таки того стоило.
