Раздраженный Филипп сказал:
— Хорошо, хорошо. Нет нужды кричать на меня. Пес твой, кто осмелится повредить ему? Я предлагал подарок.
Последовала пауза. Наконец мальчик натянуто сказал:
— Спасибо, отец. Но я думаю, он будет ревновать и загрызет другую собаку. Он очень сильный.
Пес ткнулся носом ему под мышку. Они стояли бок о бок, единой стеной. Филипп пожал плечами и направился к дому.
Александр и собака принялись бороться, катаясь по земле. Пес сбивал мальчика с ног, сдерживая свою мощь, словно играл с подрастающим щенком. Наконец, сплетясь в клубок, они задремали на солнце. Александру снился зал в Эгии, с разбросанными кубками, блюдами, подушками; персы распростерлись в лужах запекшейся крови, как троянцы на фреске в комнате его матери. У дальней стены, где македонцы избивали остатки свиты, сражался приехавший с послами юноша — последний, кто оставался в живых. Он один отбивался от десятка нападающих. «Остановитесь! — крикнул сын царя. — Не смейте трогать его, он мой друг». Когда пес, зачесавшись, разбудил его, Александр и персидский юноша уезжали вдвоем на лошадях с разукрашенными недоуздками, чтобы осмотреть Персеполь.
Теплый летний день клонился к вечеру. На соленое озеро Пеллы упала тень от выстроенной на острове крепости, в которой хранилась казна и помещались темницы. По всему городу в окнах домов мерцали лампы. Раб из числа домашней челяди вышел с огнем, чтобы зажечь огромные смоляные факелы, которые держали сидящие у подножия дворцовой лестницы каменные львы. На равнине раздавалось мычание скота — стада гнали домой; в горах, обращенных к Пелле своими покрытыми тенью восточными склонами, серую тьму прорезали искры отдаленных сторожевых огней.
Мальчик сидел на крыше дворца, глядя вниз на город, лагуну и крошечные рыбачьи лодки, направляющиеся к причалам. Для него уже наступило время ложиться спать, и он держался подальше от глаз няни. Если сначала он повидает мать, она, может быть, позволит ему остаться. Рабочие, чинившие крышу, ушли по домам, не убрав лестниц; такой случай нельзя было упустить.
Он сидел на черепице пентеликского мрамора, завезенного царем Архелаем; под ним был водосточный желоб, между колен — антефикс в форме головы Горгоны, с поблекшей под открытым небом раскраской. Держась за змеистые волосы, он не мигая смотрел в провал внизу, пытаясь вызвать демонов земли. На обратном пути ему все равно пришлось бы смотреть вниз, и зловредных существ нужно было успокоить заблаговременно.
Вскоре демоны сдались; они всегда уступали, когда кто-то бросал им вызов. Александр съел черствый хлеб, который украл вместо того, чтобы идти ужинать. Судя по соблазнительному запаху, его ждало горячее молоко, приправленное медом и вином; но после ужина мальчика сразу перехватили бы и отправили в постель. Ничто не дается просто так.
Внизу раздалось блеяние. Привели черного козла, значит, уже пора. Самое главное — не появиться преждевременно. А когда его присутствие наконец обнаружится, мать не отошлет его обратно.
Мальчик стал спускаться по далеко отстоящим друг от друга перекладинам лестницы, сделанной для взрослых мужчин. Побежденные демоны земли держались в отдалении. Он пел себе победную песнь. Последний прыжок с понижающейся кровли на землю: там не было никого, кроме нескольких утомленных рабов, покончивших со своими дневными обязанностями. Внутри, должно быть, искала его Хелланика; придется обогнуть дом снаружи. Александр стал уже слишком взрослым для нее: он слышал, как мать говорила это.
Зал был освещен; рабы с кухни переговаривались на фракийском, сдвигая столы. Перед Александром вырос часовой, совершавший обход, — рыжий густобородый Менеста. Мальчик улыбнулся и отсалютовал ему.
— Александр! Александр!
Это была Ланика, поджидавшая за углом, за который мальчик только что повернул. Она сама отправилась на поиски и, должно быть, вот-вот увидит его.
Он бежал и думал одновременно. Вот Менеста.
— Быстро! — шепнул мальчик. — Спрячь меня за своим щитом.
Не дожидаясь, пока тот его поднимет, он вцепился в стража, обвив его руками и ногами. Жесткая борода щекотала темя.
— Мартышка! — пробормотал Менеста, как раз вовремя надвигая на себя вогнутый щит и прислоняясь к стене.
Хелланика прошла мимо, сердито призывая Александра. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы разговаривать с солдатами.
— Куда ты собрался? Я не должен…
Но ребенок сжал его шею, прыгнул вниз и исчез.
Он пробирался окольными путями, тщательно огибая навозные кучи, — нельзя же явиться служить богу грязным — и благополучно достиг уединенного конца сада, в который выходила боковая дверь из покоев матери. Снаружи на ступеньках уже собирались женщины с незажженными факелами.
Он спрятался от них за миртовой изгородью, — глупо было высовываться, пока процессия не войдет в рощу. Он знал, куда пойти тем временем.
Недалеко отсюда находилась гробница Геракла, его предка со стороны отца. Внутри ее маленького портика голубая стена уже погрузилась в сумрачную вечернюю тень, но от бронзовой статуи героя, казалось, исходило сияние, в агатовых глазах отражался последний свет. Царь Филипп посвятил статую богу вскоре после своего восшествия на престол; ему тогда было двадцать четыре года, и скульптор, знавший, как угодить заказчику, изваял Геракла примерно в этом же возрасте, но, на южный манер, безбородым, позолотив волосы и львиную шкуру. Клыкастая морда льва была надвинута на лоб героя наподобие капюшона, остальная часть шкуры плащом окутывала плечи. Эту голову потом скопировали для чеканки монет Филиппа.
Никто его не видел; Александр подбежал к гробнице и потер палец на правой ноге героя, над краем постамента. Только что на крыше он взывал к нему на их тайном языке, и Геракл сразу пришел, чтобы усмирить демонов. Настало время для благодарности. Палец был светлее остальной ступни от множества подобных касаний.
Из-за изгороди доносился звон систра и глухие раскаты тимпана, по которому пробегал быстрый палец. Пламя факелов отсветами ложилось на раскрашенный вход, превращая сумерки в ночь. Мальчик прокрался к изгороди. Большинство женщин пришло. Они были облачены в сияющие тонкие одежды: сегодня собирались только танцевать перед богом. На дионисийских мистериях, поднявшись из Эгии в горные леса, они наденут настоящую одежду менад и возьмут в руки тростниковые тирсы, оплетенные плющом, с верхушками из сосновых шишек. Никто больше не увидит тех пестрых одеяний и оленьих шкур — покрытые кровавыми пятнами, они будут брошены в лесу. Теперь же шкурки, составлявшие часть их одежды, были выделаны до мягкости и застегивались на пряжки кованого золота, а над искусно сделанными позолоченными тирсами потрудился ювелир. Жрец Диониса только что подошел; следом за ним мальчик вел козла. Теперь ждали только выхода Олимпиады.
Она, смеясь, появилась в дверях, с Герминой из Эпира, одетая в шафрановое платье и позолоченные сандалии с гранатовыми пряжками. Плющ в ее волосах был золотым, и его тонкие побеги дрожали, вспыхивая в свете факелов всякий раз, когда она двигала головой. Ее тирс обвивала эмалевая змейка. Одна из женщин несла корзинку с Главком. Его всегда брали танцевать.
