Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Когда немецкая агентура пронюхала, что Брадобрей пойман русскими, Сакромозо немедленно отозвал Блюма из Петербурга. По-хорошему нужно было бы позаботиться и об Анне Фросс, но та шла как бы по другому ведомству, ей удалось занять в России совершенно особое место, и к тому же Блюм клялся, что Брадобрей ничего не знает о «племяннице леди Н.» — такую он придумал ей кличку для шифровок. Главное, кто-то в Берлине был категорически против ее возвращения на родину, очевидно боясь, что не сможет защитить девицу от тюремных стен.
Теперь у Сакромозо была одна забота — немедленно передать в Лондон привезенную Блюмом информацию о намерениях русского и шведского флотов. Тут же вставал вопрос — как это сделать? Не посылать же с курьером эдакую простыню, да и опасно. В случае провала под угрозу ставилась вся операция. Наиболее разумным казалось перевести послание Елизаветы на язык цифр, но при таком объеме работы здесь на полмесяца.
Изучая послание, Сакромозо не переставал удивляться, сколько в нем было лишнего, необязательного, воды, как говорят русские. Решение пришло само собой — отжать, составить короткий экстракт послания, в который вошло бы самое главное, а конспект потом зашифровать и послать в Лондон. Сакромозо не учел, что в законспектированном виде документ приобретал совершенно новое звучание — четкое и деловое, чего в подлиннике не было и в помине. Это и сослужило впоследствии дурную службу Фридриху, но об этом пока рано говорить.
В разгар работы над шифровкой, а ведь надобно было еще и банковскими делами заниматься, по обычной почте на Торговый дом Малина пришло маленькое письмецо. Писала Мелитриса Репнинская, бывшая фрейлина, которая под именем графини Грауфельд обреталась сейчас в гостинице «Синий осел», что на Сакгейме. Мнимая графиня просила тайной аудиенции.
Что за черт? Сакромозо с трудом вспомнил имя — одна из отравительниц Елизаветы. Носятся с этими отравительницами, как будто они подвиг совершили, а те и дела не сделали, и репутацию тайной немецкой службы поставили под удар. Теперь поди проверь — с их порошков Елизавета заболела или сама по себе — по воле Божьей. И ведь так надежно заболела… только вот выздоровела.
Какая это, однако, гадость — сыпать отраву в еду. Может быть, во время оно во Флоренции или в Милане это было нормой, но сейчас XVIII век, простите. Уж если надо убить человека, выберите цивилизованный способ. Сакромозо искренне обиделся за шпагу и пистолет.
Для прояснения ситуации был призван Блюм.
— Но в шифровке, очутившейся в руках русских, названо одно имя Репнинской. Так?
— Именно, — почтительно прошептал Блюм.
— Тогда понятно, почему она убежала и живет под чужой фамилией. Вопрос только в том, действительно ли она бежала из Петербурга, будучи, скажем, предупрежденной, или, наоборот, не успела бежать, так как была арестована.
— Но как же тогда она попала в Кенигсберг? — робко осведомился Блюм.
— Под охраной русской разведывательной службы. Чтобы ломать перед нами комедию.
— Да… может быть, вы и правы, но в этом случае и Анна Фросс была бы арестована. Уж Репнинская не стала бы утаивать имени соучастницы.
— В любом случае с этой авантюристкой следует встретиться, — Сакромозо быстро расхаживал по комнате, оживленно беседуя не столько с Блюмом, сколько с самим собой. — На встречу пойдете вы, — он стремительно повернулся к маленькому барону.
— Осмелюсь заметить, что вижу в этом некоторую нецелесообразность. Вдруг девица меня знает. А если предположить, что она заслана русским, то это повлечет за собой мой немедленный арест. Или я что-нибудь не понимаю? — он пожевал губами. — И потом, я боюсь, что буду для нее неубедителен.
Сакромозо надоело слушать это сбивчивое кудахтание, он не любил трусов.
— Хорошо. Пойдет Цейхель. А вы-то фрейлину, — он заглянул в бумагу, — Репнинскую… знаете в лицо?
— Видел один раз в церкви, — неохотно сознался барон. — Издали… Анна Фросс показала.
— Вот и отлично. Вы пойдете с Цейхелем для опознания, — и тут же, видя протестующие жесты Блюма, который так и засучил нарядно обутыми ножками, добавил: — Да не трусьте вы… Сидеть будете за ширмой или за шторой.
Как мы уже знаем, встреча состоялась и не дала никаких результатов. Решено было проверить намеки девицы на спрятанную в каблучке шифровку. Правда, Сакромозо говорил о полной бессмысленности этого дела. Если бы была шифровка, то Репнинская либо отдала ее сразу, либо не сказала бы о ней ни слова. «Слишком глупо, слишком по-женски», — негодовал рыцарь. Но Цейхель настоял на своем. Похитить туфли в «Синем осле» особого труда не составляло.
Как только шифровка оказалась в руках Сакромозо, все стало ясно — обман, провокация. Скоропалительное решение убрать девицу было, конечно, глупостью. Но уж очень Цейхель выставлялся, играл в героя, желал совершить «акт возмездия». Непонятно, зачем он взял на себя эту грязную работу. То ли деньги были нужны, то ли карьеру делал, но разговор с Сакромозо он повернул так, что ежели он Репнинской подставился, то ему ее и убивать. Первоначальное предложение воспользоваться кинжалом он отверг категорически.
— Мое оружие — пистолеты! — заявил он значительно.
Пистолеты так пистолеты, но и к ним не мешает иметь голову, чтобы с десяти шагов, или сколько там их было, не спутать служанку с госпожой.
Цейхель шел на убийство с гордо поднятой головой, у него и капли жалости не было к жертве, а потом, узнав, что не попал в кого следует, превратился в мокрую мышь, весь от страха потом изошел. Это что же получается? Мелитриса Репнинская сбежала, и теперь он у русской разведки на особом счету? Вот тут-то и приключилась с ним истерика.
— Я говорил вам, что надо воспользоваться кинжалом, — не без ехидства посочувствовал ему Сакромозо.
Вот уж нет! Цейхель, оказывается, вообще крови боится. Кровь — это отвратительно!
— Веревку с собой носите, — брезгливо бросил рыцарь. — Самое ваше оружие.
В это время, как водится, в самый неподходящий момент, нагрянул с ревизией из Берлина барон Диц. Он приехал в Кенигсберг открыто, как богач, собиратель живописи и древностей, остановился в самой дорогой гостинице, тут же нанес визиты в самые известные дома, был даже представлен русскому губернатору графу Корфу — и всюду очаровывал, разговаривал, улыбался, подмигивал. Словом, никому в голову не могло прийти, что этот весельчак — крупный чин тайной агентуры Берлина, что за выражением приязни — не только к собеседнику, но ко всему мирозданию — скрывается твердый расчет. Только глазам он не мог придать добродушного выражения, они смотрели остро и напряженно. И хватит о свойствах барона Дица, право, он не заслуживает более подробного описания.
Сакромозо был очень недоволен появлением барона. Ревизия сама по себе вещь неприятная, а Диц к тому же позволял себе тон приказа, на что не имел никакого права, а также любил загребать жар чужими руками.
Но на этот раз все было иначе. Барон никак не посягнул на перехваченное послание русской императрицы, более того, порадовался такому успеху и посоветовал немедленно везти это послание в штаб короля.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
