– Благородственные господа, – говорит Питер Сивуха, – я буду переводить для вас на язык слов жестикулярный коллоквиум моей пациентки.
Поначалу все идет хорошо. Питер Сивуха задает Белкуле вопросы, справляется о ее здоровье, интересуется, как у нее настроение, и в ответ она месит и щиплет воздух. (Да-да, благородные господа, она меня понимает, и я понимаю ее.) Питер Сивуха хочет услышать от пациентки хвалебное слово в адрес своей методы. (Она говорит, что очень мне благодарна.) А как она оказалась здесь, перед этими благородными господами?
На этот вопрос Белкула отвечает весьма обстоятельно и подробно. С самого начала.
Когда до Питера Сивухи доходит, что именно он переводит, уже поздно идти на попятный, и не в его силах остановить поток слов, который так долго не мог найти выхода. Патроны внимают рассказу с отвисшими челюстями, Белкула же повествует о кабанихе, о своре гончих, о мельнице на пруду, о святой воде и о плясках на берегу реки. У нее очень хорошая память, и у людской молвы память не хуже. Питеру Сивухе, в котором стыд борется с чувством долга, а приличия и благопристойность – с похотью, ничего другого не остается, как только жениться, дабы бедняжка обрела доброе имя.
Собственно, к этому он и стремился.
О том, как Белкула, узнав одно весьма важное обстоятельство, сбегает от алтаря, сверкнув голыми сиськами
Вечером накануне свадьбы наша Белкула сидит на кухне в родительском доме, и Фанни Моленеер наставляет дочь, но все эти рассказы об обязанностях жены не отбивают у дочки охоту к замужеству – в конце концов ее мать что-то не проявляет той смиренной покорности, которая, по ее же словам, пристала приличной замужней женщине.
И кто бы, вы думали, оборвал это древнее ритуальное действо под названием «мать выдает дочку замуж: последние наставления на кухне в родительском доме»? Не кто иной, как Мартин Болерхкс, крестный отец невесты. Лицо – все в поту, глаза налиты пивом, он отказывается от угощения и не хочет даже присесть. Он мнется, дрожит и качается, словно канатоходец на туго натянутой проволоке, который не может сдвинуться с места – ни вперед, ни назад. Слова поднимаются к горлу, как желчь, и изливаются наружу.
– Белкула, ты должна знать, потому что сейчас ты выходишь замуж, и когда-нибудь ты все равно бы узнала, то есть мне заплатили, чтобы я молчал, а потом, когда ты появилась, никто и не догадался, что это ты, а я думал, что ты умерла, она мне так и сказала, родилась мертвой, но теперь… ты не… прости меня, Господи… я твой настоящий отец…
Сказав эти слова, Мартин Болерхкс оседает в углу, и ему к носу подносят бутылку с уксусом за неимением нюхательных солей. Фанни с Белкулой обмахивают Мартина полотенцем и кое-как приводят его в чувство. Они обе льстятся к нему, желая вызнать подробности. Мартин рассказывает, что давным-давно, много лет назад, Освольт ван Тошнила заплатил ему за молчание немалые деньги. За молчание о чем? – удивился Мартин тогда, но купец выдрал его за уши и сказал, что он сам знает прекрасно о чем. Так что Мартин взял деньги, тем более что это не самое сложное дело: молчать о чем-то, чего ты не знаешь. Но только все эти годы у него свербило в ушах и яйцах, прошу прощения за убогость речи. Что эта за страшная тайна, которую он должен был сохранить? В общем, Мартин серьезно задумался, как говорится, наморщил ум, а тут еще и Хильдегард поспешно уехала в неизвестные дали, так что кое-какие догадки у парня были, и он пошел с ними к Освольту, и тот сообщил ему, что ребенок родился мертвым, а Хильдегард повинилась на исповеди в своих грехах и отбыла в изгнание на остров Как-бишь-его, где-то у датского побережья. А потом этот умник – прошу прощения – доктор Сивуха научил Белкулу разговаривать руками, и уж она заговорила… а слухи в нашем поселке распространяются быстро, дошли они и до таверны, где Мартин Болерхкс сидел – мирно пил пиво, и, скажем прямо, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить что к чему.
Лицо у Белкулы пылает, кровь ее медленно закипает новым, доселе неведомым ей желанием. Девица не спит всю ночь, слушает, как бурлит в жилах кровь – ее родители тоже не спят, тревожатся и волнуются перед свадьбой. Утром в церкви, скрывая глаза под фатой, Белкула смотрит на лица: красная рожа деда, бледная физиономия отца, прыщи на лице у приемной матушки, напряженное выражение в глазах у приемного батюшки, и лицо жениха – как беленая мелом маска. Белкула уже не та женщина, какой была еще вчера, за исключением одной характерной детали: она сбегает от алтаря, бесстыже сверкнув полуголыми сиськами в сторону Тела Христова и луноликой, даже не полу-, а полностью голой задницей – в сторону ошарашенной паствы.
Еще ночью она поклялась себе, что разыщет свою настоящую мать, и когда в траве неподалеку от церкви обнаружили брошенную фату, сама Белкула была уже далеко.
Конец первой книги
Книга вторая
О приключениях в дороге и о фламандском гостеприимстве
Больше нигде в христианском мире (и это есть непреложный факт) не найдет путник более короткой дороги и более скучного путешествия, небогатого на события, чем по болотам и топям нашего «нижнего» края. Белкула, путешествуя в одиночестве, оказалась не в самом выгодном положении: у нее нет ни быстрого коня, способного умчать от опасности, ни вооруженной охраны, чтобы спасти ее от вероятных превратностей, поджидающих одинокую странницу на пути. Прибавьте к тому еще то очень значимое обстоятельство, что Белкула – самая пышная и желанная из всех женщин, которые когда-либо попадали в поле зрения разбойников-вырожденцев и изголодавшихся лесорубов, в общем, с учетом всего вышесказанного, можно было бы ожидать, что наша история завершится весьма плачевно.
Но вы, благородные господа, уже кое-что знаете о Белкуле и поэтому не станете впадать в отчаяние в самом начале главы. Сама же Белкула – глубинный инстинкт гонит ее на север, она не умеет читать путь по звездам и по движению солнца на небе, она просто идет вперед – не осознает опасности. Есть в ней что-то такое загадочное и волшебное, и большинство ражих головорезов с большой дороги не решаются к ней подступиться, а лишь смотрят ей вслед с непонятной тоской (теребя свои детородные члены). Ибо, хотя она будит неудержимую похоть в мужских причиндалах – и сотни мужчин изнывают по ней, даже увидев ее один раз, словно их фитильки опустили в квасцы, – заговорить с ней решаются очень немногие. Одинокие волки, уже навострившиеся поживиться добычей, разлетаются, словно мухи, с ее пути. А если редкий бесстрашный разбойник все же отважится заступить ей дорогу, она сминает его мощной грудью и идет себе дальше, даже не замечая оглушенного тела, которое топчет ногами.
Гонимая только горячим желанием своего сердца, наша героиня пренебрегает всеми остальными потребностями и нуждами. Она испражняется и отливает мочу прямо на ходу, а если ей вдруг захочется пить – так у дороги немало заводей. И только голод дает о себе знать: дикие яблоки и ежевика – плохая замена овечьим мозгам и распаренному рубцу. Так и случилось, что после трех дней поста желудок Белкулы начал сопротивляться. Уже в сумерках выходит она по поляну, где над костром кипит котелок. Хозяева котелка оставили его без присмотра, а сами куда-то ушли. Белкула, недолго думая, поднимает палку, выуживает из похлебки толстый кусок оленины и тут же впивается в него зубами.
