— Думать так, моя дорогая, просто очаровательно…
— Тетки весьма общительные женщины, мсье.
— А ваша в особенности, Мари. Я уверен, вы знаете — она и ваша матушка задолжали мне деньги. Изрядную сумму. Шесть тысяч франков, если быть точным. Двести пятьдесят фунтов стерлингов. У меня есть счета с их расписками.
Она посмотрела на языки пламени и положила руку на каминную полку, вычерчивая пальцем маленькие кружки по дереву.
— Мсье, вы говорите не по делу, — заметила она.
— Не по делу?
— Деньги предназначены для бальзама, мсье.
— Деньги, Мари, гинеи, которые просит у меня ваша тетя, предназначены для вас. Они…
— Это подарок?
— Совершенно верно. И конечно, я рассчитываю на ответный дар.
— Но подарки либо преподносят бескорыстно, либо не преподносят вообще.
— Мари, человек дарит что-нибудь тем, кто его осчастливил.
— А я вас осчастливила? Что же, мсье, вам делает честь эта готовность помочь семье бедных женщин.
Она была освещена пылавшим в камине огнем и выглядела почти героически: Жанна д'Арк, противостоящая англичанам в Руане. Выходит, он неверно оценил Шарпийон? В конце концов, он о ней ничего не знал, кроме того, что она молода, потрясающе красива, а ее мать должна ему деньги. Чем были ее сопротивление, отговорки, отказ продолжать игру, исполняя предназначенную ей роль, — искусством опытной кокетки или же скромностью молодой женщины, столкнувшейся с нежелательными знаками внимания? На минуту он передвинулся, переменил позу и начал массировать себе виски. Он охотно снял бы парик и почесал голову. Очевидно, в его планы, в его расчеты вкралась какая-то ошибка. Он оставил без внимания небольшую, но существенную подробность.
— Моя дорогая…
— Шевалье?..
— Я…
Он понимал, что должен с ней поговорить, смягчить, сломить преграду нежными признаниями, прежде чем овладеет ее телом, но никак не мог подобрать нужных слов. Он слышал их, но был не в силах заставить себя произнести хотя бы одно. Изысканные фразы, лесть, остроты. Казанова чувствовал, что прозвучавший в стенах его головы нехитрый набор банальностей — это, пожалуй, последнее, что ему осталось: его языковые ресурсы заметно оскудели, и когда он в последний раз скажет: «Я обожаю вас» или: «Садитесь, моя дорогая», или: «Простите меня», наступит лишь молчание, бессилие языка, смерть. Покой ли это? Он сделал глубокий выдох, подобно пловцу. Если долгие разговоры приближают нас к смерти, то пусть будет так. Он беседовал с ней, просто открывал рот и что-то говорил, одна половина его рассудка обдумывала тактику, а другая глядела сверху в бездну и видела сотню Казанов, едущих на колесе своих судеб. С каждым днем на их бровях и носах прибавлялись, требуя выдергивания, новые седые, поросячье-белые волосы. Они понимали, что пик их жизни уже пройден и остается быть Казановой, тянуть эту лямку двадцать или тридцать лет: утомительное, однообразное занятие, от которого хочется лишь по-стариковски брюзжать.
Он встал со стула и направился к ней, его колени скрипели, как голубиные крылья. Она обернулась, и он подумал, что уловит в выражении ее лица эту идиотскую решимость, однако оно показалось ему неотличимым от других, каким-то белым храмом — вместилищем лиц всех его возлюбленных — Беттины, Генриэтты, Морфи, Терезы, Манон, Зоуи, Виктуара, Эцуко, Милагрос, Людвига, Аугусты, Паулины, Катарины, Паскаля, Жюльетты… Неужели он начал стареть и терять вкус к жизни? Почему эти женщины сделались столь похожи друг на друга? А может быть, у него ослабело зрение и он скоро ослепнет? Где-то в глубине его души зашевелилась паника.
Шарпийон недоуменно уставилась на него и переспросила:
— Деньги, мсье?
Он отмахнулся от ее слов, будто от роя насекомых.
— Мы поговорим об этом в другой раз. Возможно, на следующей неделе или еще через неделю.
Казанова бросился к двери, выбежал в коридор и прижал лоб к перилам. Жарба подлетел к нему, будто Ариэль.
— Уведи их отсюда, Жарба. Уведи всех. А потом принеси мне в гостиную вино.
— Синьор?
— Не спрашивай меня, Жарба. Не спрашивай.
глава 10
Все ушли, разбрелись по своим домам. Казанова перевернул карты на столе: валет треф, дама пик, король бубен. Запер дверь. Отворил окно. От реки поднимался туман, он сгущался на глазах, ступал своими кружевными пальцами по лондонским улицам, ткался вокруг деревянных бортов набережной и вился над трубами. Шевалье вздохнул. Он никак не мог успокоиться, и ему не хотелось ни спать, ни больше пить вина. После ухода Шарпийон он осушил шампанское, а затем выпил две бутылки «Шато-лафит» (у англичан имелись не по чину приличные запасы хорошего бордоского). Казанова знал, что вино всосалось в его кровь, но не почувствовал ни радости, ни облегчения от его сладкого груза. Он вновь опустил и запер ставни…
В парке под покровом серебристого тумана шевалье заметил несколько пар. Они совокуплялись открыто, не боясь смутить прохожих. Мужчины врезались в партнерш, словно плуги, а женщины кокетливо охали и ахали. В том и состоит вся сложность с сексом, подумал Казанова, что каждый уверен — уж он-то все сможет. Никто не считает секс искусством вроде поэзии или выдувки стекла. И его бы это не слишком волновало, не будь он убежден: множество мужчин и женщин занимаются любовью лишь потому, что от них этого ждут. А значит, они исходят из ложной предпосылки. Настоящего интереса у них нет, а зова пола и того меньше. Он сам в лучшую пору мог проникнуть в душу и разум женщины без всякого труда, как проникал и в ее тело. Шевалье знал анатомию не хуже любого скульптора, изучив карты с изображением нервных лесов, озер крови и волнистых саванн кожи. Он умел раззадорить самое робкое создание, устроив пышный пир ее тайных желаний. Но даже он, знаменитый Казанова, относился к себе как к простому новичку и не более. На него произвела впечатление лишь одна пара молодых дионисийцев, почти детей, на все лады извивавшихся в молочном воздухе и стучавших зубами от восторга. Шевалье удивило, что тут же рядом бродила корова с мокрыми от росы копытами. Поодаль ухали совы, а сзади проскользнула лиса. Не было ли там, в парке, волков? Или медведей?
Казанова двинулся к казармам Конногвардейского королевского полка. В полдюжине домов горел свет, проступавший сквозь клочья тумана. Несколько запоздалых гуляк возвращались домой в застегнутых камзолах, хотя и в этот глухой час держали наготове шпаги или тяжелые дубовые палки. Он миновал Управление по делам лесонасаждений, прошел вдоль высокой кирпичной стены, над которой маячили древесные кроны, и добрался до Уайтхолл-стэйрз. Внизу, под лестницей, на волнах раскачивался лишь один катер. Казанова хотел окликнуть лодочника, но в этот момент у него за спиной раздались шаги, и огромный человек-тень, чуть не сбив шевалье с ног, остановился у кромки воды. Незнакомец собирался сманеврировать и забраться в катер, но Казанова решил его опередить и предложил:
