Обо всех этих известиях, о многих бедах российских говорил Месяц с Сильвестром и доискивался ответов на вопросы – что же теперь такое Россия? где начало ее, и не близится ли конец? и что делать россиянину, страдающему за Россию, но гонимому в собственном отечестве?.. Сильвестр, бывший наставник государев, наставлениям которого Иоанн, увы, не внял, стал и Месяцу наставником. И вот наставления его…
Много начал у России: пришли славяне на Днепр и назвались полянами – начало; святой Андрей, апостол, поучавший славян от моря Понтийского до Новгорода – начало; начало – Рюрик-князь; и Киев, и крещение Руси, и Новгород, и Москва – начала; и есть начало в поле Куликовом; множество начал в живописцах, зодчих, в философах; но главное начало – в истинности веры, в православии. Филофей Псковский, игумен Елеазарова монастыря, учил о Москве как о Третьем Риме. Пал первый Рим, ибо не сохранил верность истинному христианству, – стены и дворцы его остались стоять, но души латинян были пленены дьяволом. Пал второй Рим – Константинополь, также изменив истинности веры и заключив с католиками унию; за эту измену и покарал Господь греческое царство, и наслал на него турок, и отдал в руки их новый Рим… Москва же не признала православно-католической унии и противостояла всем своим врагам; и за гордость веры, и за независимость Господь избрал Россию на наследование Ромейского царства. Царство же это не кнут, не меч и не казна, не стены крепостей и не границы – но держава, священное хранилище истинной веры – православной. И сто лет уже стоит Третий Рим, и еще стоять будет. А четвертому Римуне бывать, ибо после трех мировых царств наступит конец света. Рухнет Москва – и все рухнет.
Вот же еще пример наставлений Сильвестровых…
Хотя Россия богоизбранная страна, Господь не оставляет ее без испытаний – а может, еще горшие испытания россиянам шлет, нежели иным народам, ибо хочет видеть, что Его нерушимое Ромейское царство стоит еще на твердой земле, на силе духа и на чистоте веры – как на трех столпах. И как в сутках есть день и ночь, так и у России есть свой день и своя ночь. То Россия высокая и светлая, величавая, как поднебесная гора, а то Россия трудная, низинная и темная, – тогда все в ней приходит в движение, а от ее движения происходит движение ее соседей, а через них и всего мира. В трудной России все может быть плохо, но в тяжких испытаниях лишь крепнет Ромейское царство. Россияне могут корить себя и бичевать, могут принижать себя в собственных глазах, томиться болезнями, голодать, страдать от холода, неразумия, жестокости, происков инородцев… но если они сохранят истинность христианской веры и чистоту духа своего, это возвысит их и даст им сил превозмочь все испытания. И тогда наступит утро. И Россия явится на свет обновленная, молодая и как бы надстоящая над Россией прежней. И никуда от этого не уйти, ибо здесь – предопределение. У России своя вера, у России свой путь.
И еще говорил Сильвестр…
Что делать россиянину в многотрудные времена?.. То же, что и государю его: помнить, что истоки всех бед российских – ненависть, и гордость, и вражда, и разобщенность, и маловерие к Богу (есть среди россиян и еретики и безбожники), и лихоимство, и грабление, и насилие. От этого нужно избавиться. Также следует россиянину взять для подражания образ царя правдивого и кроткого, следует положиться на трудолюбие, а также на терпение, терпение и терпение. Государя должно почитать и воле его быть послушным, ибо правду говорят осифляне[4], что он помазанник Божий, и от Бога происходит его власть, и каждого живущего на земле царь выше. Но в еще большей степени нужно почитать Царя Небесного; земной царь временен, а Небесный вечен. Царь вправе судить и карать, ибо он хозяин в своем дворе; оговорю только, ничтоже сумняшеся, – то, что он царь, не оправдание ему, но великая, во сто крат большая, нежели у любого из смертных, ответственность перед Богом. Вот в ответе его – и вся власть его!
Мужайся, россиянин, настали времена России трудной. Высокой же России, быть может, и не видеть тебе, ибо короток век человека, а движение времени неспешно. Не было единства на Руси и в прежние годы – царь с боярами пересекался; а теперь и подавно не стало – опричнина на земщину пошла. Царь же будто ни при чем, от дел удалился, затворился в своей слободе. Единство же России необходимо!… Брат на брата взялся доносить, сын, спасая собственную шкуру, предавал отца. Чести не стало: власть обретал тот, кто больше измыслил наветов, и власть свою он мыслил не в ответе перед Господом, а в чинопочитании, славолюбии и стяжательстве. Людей самых достойных, тех, которыми прежде отечество гордилось, теперь живьем закапывали в землю. Но, видно, не иссякло еще терпение Всевышнего, и не все еще испытания были ниспосланы, не псе еще грехи были исчерпаны – не покрыла Россию туча-саранча, не вышли из берегов моря и реки и не скрыли под чистыми волнами эту копилку безумств. Бог, не открывая человеку, россиянину, своего провидения, волей Творца еще даровал России победы… Только в небесах могла еще взять недостающие силы «трудная», истерзанная страна. Больше было негде! Так время шло, но свыше не раздался глас. Великое предназначение не было открыто. И тогда самые разумные и боголюбивые из россиян сказали, что нашло на них озарение, и объявили – Россия спасет мир! Это знание дало сил ослабшим и терпения нетерпеливым, это знание обновило людей, идущих во тьме. И то, от чего россияне давно устали, теперь они встретили как бы заново…
Так говорил Сильвестр, и в глазах у него жила надежда.
Слушая размышления Сильвестра о Ливонии, Месяц приметил, что хотя великий инок и призывает к почитанию государя и к подчинению его воле, сам, однако ж, осуждает его действия. Должно быть, здесь в Сильвестре брал верх наставник Иоанна, а не подданный его. Сильвестр полагал, что царь ошибся с самого начала, избрав неверное направление для удара всеми силами, затеяв преждевременную войну. Подняли россияне оружие, кинулись на неприятеля, возгордившегося лютеранина-ливонца, а спину себе не прикрыли. Вот и пришлось воевать с оглядкой, с опаской – не ударит ли Девлет-Гирей, перекопский царь, своим булатом россиянину между лопаток. А тот и ударял; и норовил на спину вскочить хитрый татарин, всё откупов требовал. Давали откупы, но воевали все равно с оглядкой. Какая уж тут война!… Городов заняли мало. Хорошо, Нарву взяли – вышли к морю, наладили нарвское плавание. Да Орден сотрясли, на стороны развалили. И только!… Пришли другие волки и разорвали на куски обессиленную Ливонию; и досталась Москве едва пятая часть… Себя судил Сильвестр за то, что, стоя возле царского трона, не был до конца настойчив и не убедил Иоанна после взятия Казани и Астрахани направить войска на Тавриду, на ханство Девлет-Гиреево, на басурман, а уж после того идти на Орден, искать себе Восточного моря. Конечно, продолжал Сильвестр, турецкий султан вступился бы за Крым, и разгорелся бы пожар немалый, но была бы то война с магометанами, а не с христианами; и одолели бы иноверцев с Божьей помощью, и взяли бы у них Константинополь. Святое бы сделали дело! И торговали бы в Константинополе, как исстари велось, – с целым миром… Месяц же подумал: Литва и Польша, и те же Ливония с Швецией, боясь усиления России, ударили бы ей в спину да задавили бы имеете с султаном. И сам себе возразил: не ударили же они, когда Иоанн воевал Казань и Астрахань. А потом взглянул с другой стороны: Казань и Астрахань – соринки малые, Константинополь – перл. И наконец решил: все слишком сложно, ибо не всегда знаешь, как поступишь сам, и тем более не знаешь, как поведут себя другие. Сильвестр корил новых государевых любимцев-советников за недальновидность их, а себя за недостаток терпения и настойчивости. Однако не упоминал, что именно за настойчивость свою и за поддержку в этом деле думного советника Адашева он оказался в Иоанновой немилости и в Соловках… Видел путь и не направил – не самый ли это большой его грех? Жизнь себе сохранил, отечество же истекает напрасной кровью… Когда-то, у начал своих, Россия прекрасной лебедью поднималась в небеса. Теперь же Сильвестр мог сравнить Россию разве что со старой усталой волчицей, клацающей на все стороны съеденными клыками… Месяц вспомнил слова Мисаила: злой ветер заносил снегами православные кресты; кровь стыла на холоде, нерастекалась далеко; возле опустевших изб выли собаки; мертвые гнезда, мертвые глаза… С уст Месяца опять готов был сорваться вопрос – знает ли государь, что творит? В глазах у него росло сомнение.
