Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
А Хоар, оказывается, любила Ирада. На свой лад, но любила. Во всяком случае, оплакивала она его искренне. Легко отличить притворный плач от непритворного, истинную скорбь от ложной. У того, кто скорбит на самом деле, лицо чернеет. Притворством такого не добиться. Как теперь Хоар будет жить одна? Поля она отдала в пользование Хагему-испольщику, а для ухода за садом наняла работника, какого-то пришлого, никому не известного парня. Женщины говорят, что лучше было бы нанять кого-то из своих, чем доверять чужому, но я подозреваю, что этот чужой парень для Хоар совсем не чужой и платить за работу она ему может не только из нового урожая, но и своим телом.
И не этот ли чужак убил Ирада, чтобы входить к его жене в любое время по своему желанию? Ни за что не поверю в то, что одинокая вдова, которую некому защитить, осмелится допустить в дом незнакомца, у которого разное может быть на уме. Особенно сейчас, когда украсть не стыдно, совершить насилие не страшно и убить легко.
Глава 5
Отец и сын
Хотелось говорить с людьми. Хотелось выйти к ним, развести руки в стороны, словно желая заключить всех в объятья, и воскликнуть: «Братья и сестры! Подумайте о спасении своем, пока еще есть время подумать! Изменитесь, и изменится ваш удел! Отвратите свои сердца от зла и обратитесь к добру! Времени осталось мало, очень мало!».
Но звучали внутри слова: «Все, кто живет на земле, погибнут. Но с тобою будет у Меня договор, что Я беру тебя под свое покровительство. Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…»
Ты войдешь в Ковчег! С сыновьями, женой и женами сыновей!
«Разве того, кто близок мне помыслами, нельзя считать моим сыном? – думал Ной, толкуя услышанное. – Разве нет никого, кроме нас, кто достоин спасения?»
Это была одна мысль, что не давала покоя. Другая, беспокоившая не меньше, была о Хаме. Чем больше думал Ной о смерти своего соседа Ирада, тем больше подозревал, что сын его Хам мог быть причастен к ней.
«Хам – убийца?! – негодовало сердце. – Нет! Нет! Не может такого быть! Как можно заподозрить в убийстве Хама, сына своего, которого когда-то держал на руках и качал на коленях?».
«Разве Хам не предавался блуду с Хоар? – возражал разум. – Разве не было его дома в ту ночь и в то утро? Разве не странно, что, услышав весть о смерти Ирада, он не выказал ни удивления, ни сожаления? Нельзя сказать, что Хам сделал это черное дело, но и нельзя сказать, что он непричастен к нему. Может быть так, а может быть и иначе».
Но – если причастен?! Это же означает, что в Ковчег войдет убийца! Можно ли допустить такое? Бог насылает на землю потоп, чтобы избавить ее от зла, а зло будет в Ковчеге? Зачем же тогда все это? И спасутся ли те, кто войдет в Ковчег с убийцей? И каково это – жить и знать, что сын твой отнял чужую жизнь? Как можно призывать людей к добру, если сам, пусть и не ведая того, породил зло?
Ной просил Бога вразумить его.
Ной просил послать ему знак, чтобы убедился он в виновности Хама, сына своего, или же отринул все сомнения.
Ной просил открыть ему имя убийцы. Если Богу будет угодно, то пусть появится в воздухе перст и начертит огнем имя. Если Хам убил, то он не войдет в Ковчег! Не будет ему там места!
Закончив работу, которой было невпроворот, Ной наскоро ужинал в кругу семьи, избегая встречаться взглядом с кем-либо, чтобы никто не мог догадаться о том, что за мысли у него на уме, а затем спешил в свою молельню и просил, просил, просил… Что еще оставалось делать, как не просить? Убийца Ирада не спешил открыться, и никто не искал его, чтобы наказать. Страшно сказать такое, но убийство ближнего своего уже входило если не в обычай, то в число обыденных событий. Если раньше, давно, споры было принято разрешать полюбовно, миром, то теперь – дракой или убийством. Мертвый враг не опасен, разве не так? Кто убил, тот доказал свою силу, а, значит, и свою правоту, разве не так?
Дни проходили в трудах, а ночи – в молитвах. Ной почти не спал, и знавшая о том Эмзара удивлялась, откуда он берет силы, если толком не отдыхает и толком не ест. Наконец, Ной понял, что Бог послал ему еще одно испытание, которое может оказаться труднее, чем строительство Ковчега.
Бог испытывает его веру в детей своих. Если вера эта крепка, то не будет никаких сомнений. Если человек уверен, что сын его не способен на убийство, то и подозревать его не станет. Так же, как не станет подозревать себя самого.
Если уверен…
Бог испытывает его мудрость. Если человеку достает ума и проницательности для того, чтобы разобраться в тайном, что скрыто ото всех, то ему достанет этих качеств и для того, чтобы правильно устроить жизнь на очищенной от порока земле и установить справедливые законы, которым будут следовать его потомки.
Если достает…
Если же кто не уверен ни в детях своих, которые должны войти с ним в Ковчег Спасения, ни в том, что он достаточно мудр для того, чтобы не дать злу возродиться после потопа, то как он может быть избранным?
Бог испытывает, значит, так надо. Испытание – удел достойных, ибо, с честью проходя его, они умножают свое достоинство. Испытание надо пройти. Там, где недостает разума, подкрепить его верой, там, где недостает веры, подкрепить ее разумом. Если есть сомнения в непричастности Хама к убийству Ирада, иначе говоря – если Хам подозревается в убийстве соседа, то следует разобраться в том, кто убил. И тогда уже решать чего стыдиться – то ли того, что посмел так плохо думать о сыне своем, то ли того, что вырастил убийцу.
Тут было над чем подумать. Никогда еще Ною не приходилось выяснять чью-то вину. Он спросил – ему ответили, так было заведено дома. Никто не скрывал содеянного, да и нечего было скрывать. Никогда в жизни не приходилось Ною выводить кого-то из членов семьи на чистую воду, уличая во лжи. Прочих иногда приходилось, но то были простые дела при простых обстоятельствах – мелкая ложь, обычные наветы завистливых сплетников. Однажды по следам на влажной от дождя земле Ной нашел сорванцов, повадившихся лазить в его сад. Добро бы только ели, но от озорства, присущего молодости, когда кровь бродит в жилах, то и дело ударяя в голову, мальчишки наносили вред – обрывали ветви, срывали больше плодов, чем могли съесть, бросали их наземь и топтали ногами. Озорники оказались совестливыми, увещевания вкупе с приглашением приходить поесть плодов открыто оказалось достаточно для того, чтобы набеги на сад прекратились раз и навсегда.
Но где мальчишки, залезшие ночью за дарами земли, и где убийца! Хладнокровный, коварный убийца, что подошел к человеку, работавшему на поле своем, и ударил его ножом в спину. И убийца этот был знаком Ираду, знаком настолько, что можно было безбоязненно повернуться к нему спиной.
Ной представил, как навстречу Ираду идет человек. Вот он подходит, произносит обычное приветствие для трудящихся «Благословенны будут труды твои» или просто говорит: «Мир тебе, Ирад». Ирад выпрямляется, отвечает на приветствие, они разговаривают, затем прощаются. Человек делает вид, что идет дальше, а Ирад снова берется за мотыгу, но не успевает взмахнуть ей, как падает на землю с ножом в спине. Человек озирается, желая узнать, не наблюдает ли кто за ним, и в этот миг Ною удается разглядеть знакомые черты…
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
