Лишь придя в себя и вновь ощутив свое ставшее мягким и безвольным, но цельное тело, Бруни вдруг осознала, что белобрысый все еще в ней, все еще движется, размеренно и неутомимо — как машина, как какой-то чертов механизм.
Мимолетное раздражение — чего он, хватит! — почти сразу ушло, уступив место новой волне желания. Не прошло и минуты, как она уже, задыхаясь от наслаждения, повторяла: «Давай, еще!» — сама не зная, вслух или про себя произносит эти слова; знала лишь, что если он вдруг исчезнет, если прекратятся эти ровные, сводящие ее с ума толчки, то она завоет, как зверь, лишившийся добычи.
Но он не исчез. Он был с ней, когда она забилась и всхлипнула, охваченная сладкой судорогой нового оргазма; был с ней, когда ее руки бессильно соскользнули по его мокрым плечам.
Только теперь белобрысый застонал, глухо, словно пытаясь сдержать этот стон — первый звук, вырвавшийся у него с момента, когда погас свет. Застонал, замер, и Бруни почувствовала внутри себя быстрые горячие биения, а его пальцы больно впились ей в бедра…
Потом он медленно опустился на нее и тут же откатился в сторону. Ей стало немного странно и пусто — она уже успела сродниться с ним, привыкнуть к его тяжести и теплу, к его запаху. Пахло от него смешно, как от ребенка — мятной зубной пастой.
Она лежала совершенно размякшая и обессиленная. Каждая косточка в теле сладко ныла; в голове звенело, и разрозненные мысли, пробегавшие там, сводились к бессвязным восторженным возгласам: «Вот это да-а! Не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Ну, папуля, знал бы ты».
Постепенно Бруни приходила в себя. Еще немного отдышаться, и можно идти к себе в спальню.
Конечно, надо бы поговорить с парнем, дать ему понять, что теперь она рассчитывает на ответную любезность с его стороны, но сомнительно, чтобы он сейчас был в состоянии что-то воспринимать. Лучше завтра, с утра — пригласить его вместе позавтракать и там расставить точки над «i».
В этот момент ее ленивые размышления были прерваны.
Парень шевельнулся, схватил ее за плечо и притянул к себе. Большая рука сжала ее грудь, потеребила сосок — и тут же на ее месте оказался рот — жадный и горячий.
Бруни задохнулась от неожиданного острого ощущения, успела удивиться: «Неужели он еще хочет?!», а потом думать стало трудно.
Он крутил ее как куклу, не давая ни секунды передышки — оказывался то спереди, то сзади, ласкал руками, целовал грудь и живот — по-прежнему молча, все молча. Она потеряла счет собственным оргазмам, не знала, сколько раз кончил он; в ней открывалось «второе дыхание», и «третье» — но и оно иссякало.
И в тот момент, когда Бруни уже готова была взмолиться: «Хватит! Я не могу больше!» — все вдруг закончилось, резко и внезапно. Руки парня разжались, и он перевалился на спину, дыша так хрипло и тяжело, что, казалось, вздрагивает кровать.
Она уже не помышляла о том, чтобы уйти куда-то. Хватило сил лишь повернуться набок и потереться мокрым лицом о подушку — убрать щиплющий глаза нот.
Когда она проснулась, за окном светило солнце — собственно бьющие прямо в глаза лучи и разбудили ее. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, почему она здесь, а не у себя, а заодно и все, что произошло этой ночью.
Осторожно повернув голову, Бруни покосилась назад. Осторожность оказалась излишней — в постели, кроме нее, никого не было. И в спальне тоже.
Ее халатик, аккуратно сложенный, висел на спинке кровати.
Она потянулась… нет, кости не болели, и вообще чувствовала она себя просто превосходно. И настроение было отличное.
Как она этого парня сделала!
Да, промахнулся папочка, хватку теряет — педика прислать не догадался!
А с белобрысым теперь есть о чем разговаривать — и прежде всего, дать ему понять, что у нее своя жизнь, и лучше, чтобы он в нее не совался. Пусть занимается чем хочет, а папаше докладывает, что все о'кей! Тогда и она будет с ним мила и любезна — ведь лучше жить в мире, правда?!
Конечно, рано или поздно папочка все узнает и отправит парня обратно в Штаты — что ж, по крайней мере, поймет, что не все в мире делается так, как ему хочется.
А вообще мужик силен! Конечно, вчера он несколько, что называется, «перебрал» — вел себя просто как какая-то взбесившаяся горилла. Но и это тоже иногда неплохо. Нужно постараться, чтобы папаша подольше не отправлял его обратно — но при этом не дать, упаси боже, понять, что она хоть в малой степени в нем заинтересована!
Бруни лениво вылезла из-под одеяла и не одеваясь поплелась в ванную. Умылась, взглянула на себя в зеркало, обнаружила на полочке расческу и причесалась. Кроме расчески, на полочке была лишь зубная щетка, паста и еще пара флакончиков — она из любопытства проверила: зубной эликсир и какой-то парфюм с незнакомым названием.
А под глазами круги-и… Ничего, сегодня никуда выходить не надо — она так и так собиралась весь день провести в мастерской.
Белобрысый обнаружился в соседней комнате. Гостевая комната состояла из гостиной и спальни, вот в этой гостиной он и устроился в кресле, прилизанный, причесанный и одетый вплоть до галстука — сидел, уткнувшись в газету.
Она думала, что, увидев ее, он улыбнется, скажет что-нибудь подходящее к случаю. Но улыбки не было — лишь спокойный, словно бы оценивающий ее, и не слишком положительно, взгляд.
— Привет! — улыбнулась Бруни.
— Привет.
Чего это он такой мрачный?! Может, испугался, что она все сразу папаше доложит?
— Ты давно встал?
— Часа два назад.
Ей пришлось напрячься, чтобы вспомнить его имя — мысленно она все время называла его «белобрысым».
— Филипп…
— Да. — Наконец-то он отложил газету!
— Мы договорились?
— О чем?
— Что ты больше не будешь лезть в мою жизнь!
— Так вот оно что! А я-то думал — чем вызван твой вчерашний визит… — усмехнулся белобрысый.
Усмешка эта Бруни не понравилась.
— Ну, так мы договорились? — уже сердито спросила она.
— Увы, нет, — покачал он головой. — Свою работу я буду выполнять, и тебе придется с этим примириться. И вообще, если бы я знал, что здесь имеет место… некий товарообмен…
— А какого черта, ты думаешь, я такому уроду, как ты, дала бы иначе?! — вспылила Бруни. Сдерживаться смысла уже не было: ясно, что договориться не удалось!
Вот уж не думала она, что он до такой степени сволочью окажется!
— Откуда я знаю. Впрочем, у женщин тоже бывают странности. — Филипп откинулся назад в кресле, заложил руки за голову и, все так же неприятно усмехаясь, смерил ее взглядом. — Наверное, мне следовало бы отказаться. Но уж очень вид у тебя был… как у оголодавшей кошки!
— Что?! Ах ты!!!
