— Мне чи-чи-читать, Абсолют?
Малыш опять волновался, и Джек решил пожалеть его, а заодно и всех остальных.
— Нет, дружище, — ответил он, толкая плечом слегка осовевшего Маркса. — У нас есть приятель, который просто заснет, если мы не придумаем ему работенку. Кроме того, гнусавый бубнеж присущ религии его народа. Пусть пробубнит нам то, что ты там накропал.
Маркс ухмыльнулся, явно довольный, но все же не преминул заявить:
— Что ты знаешь о моей религии, Абсолют, если не имеешь своей?
— А ты просвети нас!
— Минуточку. — Ид перестал раскачиваться. Ножки его стула ткнулись с грохотом в пол. — Сей документ должен огласить именно я. Вспомните, кому досталась роль Квинтиния в латинской пьесе? Мне, дорогие мои. Мне, а не вам! И потому лишь я, а не этот дохляк или этот толстяк способен с надлежащим достоинством прочесть слова нашей клятвы.
Высокомерно дернув губой, Ид умолк и потянулся за пивом.
— Засунь его в жопу, свое достоинство, — вскипел Маркс, угрожающе приподнимаясь.
Вспыхнувший Фенби тоже привстал.
Джек вздохнул. Вот так всегда. Слишком разные, они вечно грызутся. Но тут в глаза ему бросилось нечто, способное мигом положить перепалке конец.
— Manus sinister![7]— провозгласил с деланным ужасом он, указывая на полную кружку, зажатую в руке Ида.
Тот и сам с нескрываемым изумлением смотрел на посудину, которую машинально взял со стола. В день крикетного матча долг чести обязывал каждого победителя незамедлительно осушать поднятый кубок, а по мере течения вечеринки проделывать это становилось все трудней и трудней.
— Пей, — раздался всеобщий крик, и Ид, беззаботно пожав плечами, поднес кружку к губам.
Джек даже посочувствовал субтильному задаваке. Тот был с виду таким изнеженным и воздушным, что казался прозрачным. Эта прозрачность чуть ли не позволяла всем видеть, как темный напиток толчками вливается в его бледное горло. Он пил, и каждый глоток отмечался ударами по столу. Их было двенадцать, вдвое больше, чем надо бы, но Ид себя все-таки не посрамил.
— Примите мои извинения, — сказал он, рыгнув.
А потом перевернул опустевшую кружку и принялся вместе со всеми выбивать из мокрой щербатой столешницы дробь.
Затем Маркс, которому теперь никто не мешал, встал и с торжественной миной вгляделся в пергамент.
— Да будет известно всем, что отныне… — произнес важно он, однако продолжить ему не удалось.
Именно в этот момент до каждого из четверки дошло, что стук не прекратился. В дверь били ногами. Беспорядочно, сильно. Джек шагнул к ней, но она распахнулась сама. На полу коридора корчился дюжий конюх, кто-то связывал ему руки, кто-то сидел на груди. Конюх пытался лягаться, но движения его делались все слабее. Возможно, потому, что третий участник коридорной возни двумя руками сжимал ему горло, не давая дышать.
Моментально почувствовав, что на него смотрят, душитель выпрямился и обернулся.
— Знаешь, — сказал он, глядя на Джека, — этот парень имел наглость заявить нам, что не пустит нас к вам. Тогда мы решили поставить его на место. Разве можно позволить кому бы то ни было вставать между нами, мой драгоценный кузен?
— Привет, Крестер, — ответил Джек, сглатывая слюну.
Он не виделся с ним месяцев семь, да и до этого пересекался лишь мельком — в шумных тавернах, откуда спешил поскорее слинять. У него не было никакого желания общаться со своим двоюродным братцем, и ему практически удавалось уклоняться от нежелательных встреч. Сэр Джеймс, как и обещал, отправил Крестера учиться в Харроу, тот жил там на всем готовом, изредка посещая семейные праздники Абсолютов. Такие, например, как день рождения матери Джека, последний раз отмечавшийся чуть ли не год назад. Теперь, заявившись без приглашения, старший братец предоставлял Джеку возможность как следует себя рассмотреть. Он всегда был очень крупным, но к своим восемнадцати сделался просто громадным, из-под ярко-зеленой, готовой лопнуть жилетки выпирала широченная грудь. Густые золотисто-рыжие усы его закручивались вверх, едва не смыкаясь с тяжелыми, выбивавшимися из-под треуголки кудрями. Если это и шло вразрез с родовым обликом Абсолютов, ибо те поголовно были брюнетами, то его принадлежность к семейству удостоверял выдающийся нос. Правда, лишь формой, ибо поверхность его была пористой и сплошь изрытой оспинами, переходившими и на щеки. Прививка, оставившая лицо Джека чистым, Крестеру почему-то не помогла. Портрет довершали чувственные мясистые губы и поросячьи, слишком близко поставленные глаза.
Дружки Крестера оставили свою жертву, и конюх, хрипя, затих на полу. Заметив это, Джек ногой отодвинул от себя стул, обеспечивая достаточное для маневров пространство, то же самое сделали и будущие могавки, уже знавшие кое-что о кузене своего вожака.
— Может, развязать эту скотину и послать за местным элем? — Крестер вошел в комнатенку, где сразу же стало тесней. — Надо бы выпить за Абсолютов. В конце концов, ты сегодня был на высоте. И поддержал честь нашей семьи. Поздравляю.
Джек, ни на грош не обманутый его показным дружелюбием, усмехнулся.
— Но ты, похоже, болел не за семью, а за свою школу? И ставил на ее выигрыш, а?
Брат хрюкнул.
— Да, я рискнул золотишком. Ставка, прямо признаюсь, была.
— Ну и какой же была эта ставка?
— Вполне достаточной. — Голос Крестера утратил учтивость. — Для того, чтобы о ней говорить. Я считал, что у вас нет шансов.
— А почему? Уж не потому ли, что ты постарался нас их лишить? Так сказать, в обход кой-каких правил?
— Эй, на что вы мне тут намекаете, сэр?
— Ни на что, — ответил Джек. — Я просто интересуюсь, не включили ли вы в свою команду кого-то со стороны?
— Не понимаю, о чем ты, — пробормотал Крестер, явно смутившись и пряча глаза.
Он собирался что-то сказать, однако тут в коридоре послышались какие-то звуки. Конюх, придя в себя, но еще не владея голосом, чтобы позвать на помощь, сползал по лестнице вниз.
— Мне кажется, вам пора сматываться, — заметил Джек. — Мэттьюз не любит, когда задирают прислугу. Нас за такие шутки выставили бы отсюда навеки. А с вами могут обойтись и пожестче.
— Тогда я буду краток, — объявил визитер. — Вы ведь не лишите Харроу возможности взять реванш?
Джек нахмурился.
— Мне кажется, переигровка вряд ли что-то изменит.
— Я говорю не о крикете, — прервал его кузен, — а о другой игре, в которой вы, кажется, тоже поднаторели. То бишь о бильярде.
— Я? — Джек опешил. — Что ж, я действительно иногда беру в руки кий.
Услышав это, Фенби, не удержавшись, хихикнул. В Вестминстере вот уж два года не было лучшего бильярдиста, чем Джек.
