Никогда, ни до, ни после, он не слышал, чтобы боги меняли судьбу, а тем более, чтобы это когда-либо делал Даг-ан. Он не задавал вопросов, да и спросить было не у кого. С привычной для него покорностью он вошел в свой новый дом и приступил к своим новым обязанностям. Но еще несколько лет он приходил в школу на два, а иногда и три часа, чтобы упражняться в письме, и копировал старые таблички. Так повелел ему хозяин, сказав, что ему надо продолжать упражняться, чтобы не утерять полученное знание. Много лет прошло с тех пор, но только в последний год Шемма понял, для чего так необходимы были эти занятия, совсем ненужные жрецу. Даг-ан объявил, что хочет, чтобы Шемма записывал его рассказы, он, только он и никто другой. Чем было вызвано такое благоволение, Шемма не знал, но каждый шестой день он заходил в маленькую комнату, единственную скудно обставленную комнату храма, держа в руке подготовленную табличку и тростниковый стиль, открывал маленькое окошечко, соединенное с тайными покоями храма, садился на маленькую скамеечку и склонял голову. Он ждал появления из глубины храма Даг-ана, чтобы записать все, что тот захочет сказать.
Ждать иногда приходилось долго, бывали дни, когда никто не появлялся, но это не имело значения: Шемма здесь для того, чтобы служить своему богу. А если Даг-ан не захотел с ним говорить, значит, пройдет еще шесть дней, и он снова придет в маленькую комнатку, чтобы сесть на маленькую скамеечку, держа в руке глиняную табличку, и будет, склонив голову, ждать, когда его хозяин решит, что пришла пора вновь обратиться к нему.
От э-дуб-ба до храмового здания было недалеко, школа располагалась на территории храма. Шемма любил храм, который был его сердцу ближе родного дома. Здание храма было невыразимо прекрасно, да и могло ли быть иначе, если его чертеж начертил сам Даг-ан? Боги всегда давали людям проработанные ими чертежи и требовали неукоснительной точности при возведении каждой постройки. Шемма помнил, как однажды строители сделали что-то не так, как было начерчено, а так, как им показалось, будет лучше. Гнев бога был ужасен, все ослушники были сурово наказаны, и их больше никогда не допускали до работы по заказу богов. Все знали это, но мало кто понимал, почему несоблюдение точности чертежа, даже в самой малости, вызывало гнев бога. А Шемма знал. Даг-ан однажды объяснил ему, в тот день, когда жрец сидел в своей маленькой комнатке, где он записывал рассказы бога. Тогда Даг-ан объяснил, что каждый чертеж — это магическая формула, он добавил еще какое-то непонятное слово «вибрация». Маленькому жрецу оно очень понравилось, но он не смог его записать. Он не знал, как оно пишется, и ему пришлось его пропустить, но само слово ему запомнилось. Даг-ан сказал, что каждая вибрация подходит только для определенного бога, который в чертеже прорисовывает именно ее, и никакую другую вибрацию. И обязательно эти вибрации (Шемме нравилось, как Даг-ан произносит это новое для него слово), бога, чертежа и постройки должны совпадать. Если чертеж нарушить, то это вызовет несовпадение звучания, гармония будет нарушена, и постройка станет совершенно бесполезной, даже мертвой. Когда Шемма представил себе, что было бы, если бы этот храм, к которому он шел, стал мертвым, он очень испугался и подумал, как хорошо, что боги всегда следят за тем, чтобы ничего такого не произошло.
Перед входом в храм Даг-ана на деревянных платформах стояли два величественных бронзовых льва. Несмотря на свой небольшой размер, львы внушали почтение и даже страх. Шемме всегда казалось, что взгляд их огромных ярких глаз прикован к нему с излишне пристальным вниманием, и если он чувствовал, что на него никто не обращает внимания, то маленький жрец резко ускорял шаг, чтобы побыстрее нырнуть в дверь, охраняемую бронзовыми фигурами и почувствовать себя в безопасности.
Шемма любил тень и прохладу храма, он любил, когда не было никаких особенно важных дел, бродить, рассматривая роспись, покрывающую стены. Снова и снова любовался он картинами, рассказывающими зрителю историю основания и расцвета города, когда он был единственным местом отдыха для несчетных караванов, которые шли с юга на север, и единственным местом сбора пошлины для караванов, идущих с севера на юг. Самый чудесный город, где останавливались подолгу многочисленные путешественники, город, о котором говорили, что счастлив тот, кто видел Мари. Цари соседних городов посылали своих сыновей, чтобы те увидели прекраснейший из городов, чье великолепие невозможно описать словами, чтобы их дети были среди тех, кто имел счастье увидеть эту неземную красоту, которую невозможно забыть. Прекрасна также была мозаика, украшавшая стены в глубине храма, где говорилось о той жизни, которую вели они все, где так искусно было показано, как радостно ухаживали они за богом, принося ему свои дары.
Шемма никогда и никому не признавался, что больше всего ему нравилось представлять, что художник в одной из фигур изобразил его, Шемму, стоящим перед Даг-аном с молитвенно сложенными руками. Маленький жрец считал, что их сходство было несомненным: бритая голова, восхищенные огромные глаза, смотрящие на мир с детским удивлением, нежная, почти женская улыбка. Но самым главным было то, что Шемма ежедневно просыпался с великой благодарностью в сердце за то, что бог назначил ему судьбу жреца, он всем сердцем любил хозяина и наслаждался каждой минутой проведенной под кровом его дома.
Но в тот день, он не смог позволить себе задержаться около чудесных изображений. Ему нужно было торопиться, он слишком много времени провел в школе, а ведь сегодня шестой день, и ему предстоит пойти в маленькую комнату, специально переделанную для того, чтобы он, Шемма, мог записывать слова, сказанные ему Даг-аном, если тот, конечно, того пожелает. Комнатка была сделана для того, чтобы бог, со всеми удобствами расположившийся в соседнем помещении, был невидим для своего слушателя, но чтобы тот, в свою очередь, отчетливо слышал каждое произнесенное слово.
Каждый ребенок, только получивший свою судьбу, знал, что с начала времен боги никогда не показываются людям в своем естественном облике. Даже самые приближенные, выполняя самые интимные функции, не видели того, кого они обслуживали, — это достигалось благодаря сумраку помещения и плотным занавесям, отделявшими жреца от его хозяина. Старики рассказывали, что они слыхали о неких редких людях, которым было позволено увидеть богов в их истинном обличье, но в это никто особенно не верил, а если и верил, то не придавал особенного значения. Когда богам требовалось обратиться к народу, если в этом была серьезная необходимость, или же участвовать в пышном празднестве, использовались статуи, облик, которых делался в соответствии с пожеланием каждого бога. Иногда это могло зависеть от сезона или настроения божества, поэтому статуи одного и того же бога могли отличаться друг от друга. Некоторые говорили, что богам нравилось иногда придумывать самые невероятные изображения, просто для того, чтобы пошутить. Но ни для кого не было секретом, что главным было не внешнее, а внутреннее содержание, боги обучили людей, а точнее, ремесленников, как приготавливать глину, отличающуюся от обычной, с которой умел работать каждый гончар. Они начертили художникам, как сделать правильное изображение, но самое главное — они научили некоторых жрецов специальным магическим ритуалам, при помощи которых боги могли войти в статую и говорить ее устами. Но даже если все было сделано правильно, бывало так, что бог отказывался входить в приготовленную для него статую, поэтому всегда изготавливалось не одно изображение, а несколько.
