Перед глазами возник великолепный образ Алиеноры Аквитанской, которую мне посчастливилось увидеть на заре ее юности. Пройдет совсем немного времени, наступит июль 1137 года, и эта удивительная девушка благополучно вступит в брак с Людовиком VII и в самом скором времени станет королевой Франции. Хотя, как мне кажется, брак этот был неравным во многих отношениях. Слишком уж они были разными: яркая, независимая Алиенора и меланхоличный, хрупкий Людовик. Но все сложности проявятся позже, а теперь французский город Бордо готовился к важному событию, а замок Омбриер — к богатому пиршеству. Глазами Анри я смогла увидеть роскошное средневековое строение с множеством очаровательных тенистых уголков и согласилась с неведомым автором, давшим замку такое название, — там и вправду было очень много ombre (тени).
Да, был во всем этом и некоторый детективный момент, а именно — загадочная смерть отца Алиеноры, герцога Гильома X, случившаяся примерно за месяц до визита Анри. Ходили упорные слухи, что причиной ее было отравление, но фактов никаких никто не приводил.
С браком Алиеноры обстояло несколько проще. Союз этот был, конечно же, чисто деловым предприятием. Умирающий граф хотел решить судьбу любимой дочери и назначил французского короля ее опекуном. Людовик VI, по прозвищу Толстый, быстро нашел девушке хорошего мужа, тем более что далеко ходить было не надо. По его мнению, юный сын как нельзя лучше подходил на эту роль.
Так что менее чем через четыре месяца после смерти Гильома состоялось бракосочетание.
Все это было безумно интересно, и в другое время я бы даже расстроилась, что мне не удалось побывать на их свадьбе, но сейчас меня больше беспокоила скрытность Анри и множество недоговоренностей, которыми он окружал свой рассказ. Конечно же, его скрытность и недомолвки были для меня неприятны — все-таки это он втянул меня в эту историю, так что мог бы быть и более откровенным. При всем обаянии в его нарочито легкомысленном тоне сквозила фальшь, и это, конечно же, настораживало. Еще раз я пожалела о своей роли пассивного наблюдателя, мне хотелось самой поучаствовать в спектакле. Так было бы спокойнее.
IX
Судьба, которую определил Энлиль людям.
Когда всему на свете он давал имя, — в том, что Сын наследует дело отца.
Перевод шумерской таблички, находящейся в Эрмитаже
Дневное тепло сменялось прохладой, вечерняя сырость проникала под одежду, и все приятное оцепенение, вызванное сытным обедом, исчезло без следа. К тому же быстро темнело, глаза уже почти не различали неровные строчки письма, и я решил перейти в комнаты, для меня приготовленные. Должно быть, предусмотрительная хозяйка оставила все соответствующие распоряжения, потому что как только я поднялся со скамьи, не сумев сдержать стон из-за боли в затекших членах, в тот самый миг передо мной появился слуга. Он попросил позволения проводить меня, что я ему с удовольствием и позволил. В одной из комнат был разожжен камин, уютное потрескивание дров разогнало мрачные мысли, а бокал великолепного вина унял холод в груди. Я решил посмотреть ту рукопись, которая, по словам Гильома, представляла собой перевод с арабского языка. К счастью, это был добротный пергамент, а не дешевая серая бумага, но безразличный почерк профессионального писца навевал скуку. Решив по возможности не обращать внимания на эту неприятную деталь, я развернул наспех сшитые листы и погрузился в чтение. Наверху первого листа мелкими буквами была надпись, гласившая, что перевод сделан по приказу герцога Гильома X Святого и что переводчик просит Пресвятую Деву Марию простить ему его великий грех, когда он впал в искушение и так возжелал золота, что согласился перевести эту, без сомнения, нечестивую рукопись. Следующее замечание принадлежало автору оригинала арабской рукописи, в котором он предупреждал, что это, в свою очередь, тоже только перевод с текста настолько древнего, что его дух захватывает от мыслей о тех далеких временах и что он славит Аллаха за то, что тот позволил ему прикоснуться к столь удивительной истории. После такого утешительного начала я покорился судьбе и приготовился читать этот перевод перевода, от души надеясь, что на этом все комментарии прекратятся.
Шемма вышел из э-дуб-ба опечаленным. В который раз он был свидетелем нерадивости новых учеников, в который раз он ужаснулся, как можно быть такими невнимательными, чтобы повторять вновь и вновь все те же ошибки. Да, время идет к своему концу. Он помнил, что давно, когда он был еще совсем маленьким, когда он только пришел в э-дуб-ба и взял свою первую табличку, в школе придавали гораздо большее значение внимательности и прилежанию. Даже малыши понимали, что боги, называя людей, дали каждому из них свою судьбу, и судьба писца очень почетна, почти так же почетна, как судьба царя. Только судьбу царя давали совсем немногим, а судьбой писца боги могли наделять гораздо большее число людей. Поэтому учеников в школе было немало, и как было приятно посмотреть, как они сидели на длинных скамейках, внимательно переписывая тексты, пока их головы склонялись над мягкими глиняными табличками. Каждый ученик держал табличку в левой руке, тогда как в правой была зажата тростниковая палочка. Какое удовольствие доставляло видеть почтительно склоненные головы, во время занятий не слышно было ни единого слова, не делалось ни одного лишнего движения, и, когда ученики покидали школу, они знали все стили и языки письма жрецов, письма торговцев, письма ювелиров. Они владели певческим искусством и могли рассказать древнее предание.
В те времена город процветал: земледельцы исправно работали на полях, чтобы давать пищу, ремесленники делали чудесные вещи, которые помогали скрасить и будни, и праздники. Писцы записывали мудрые указания великих правителей и делали записи о том, сколько и куда было отправлено товаров, а жрецы со всем тщанием помогали богам приспособиться к неудобным для них условиям жизни. Каждый город брал на себя заботу об одном или нескольких богах, если тем хотелось общаться друг с другом, но и боги также должны были следить, чтобы им не было слишком тесно, так как тогда у них могли возникать жестокие ссоры. Судьбой жреца была помощь богам, чтобы те ни в чем не нуждались, так же в обязанности жрецов входило развлекать богов празднествами и помогать готовить писцов, чтобы записывать истории, когда богам хотелось говорить и они готовы были поведать что-то жрецам.
Так был записан рассказ о том, как Нинту и Энки сотворили из глины человека, чтобы нес он бремя богов, и как однажды Энлиль так устал от шума людей, что, собрав собрание, повелел богам лишить людей пропитания, чтобы уменьшить их число. Множество историй, что рассказывали боги, могли записать писцы, да только лишь некоторые из жрецов были так приближены к богам, чтобы понимать, хотя бы некоторую часть загадочных рассказов богов. Недаром в древнем языке было слово гал-ан-зу, умный, означавшее «лучшее знание богов». Но только одному из жрецов было позволено записать некоторую часть того, что он постиг из бесед с богом, которому он служил. Обычно жрецы не делали никаких записей, все тексты они заучивали на память, да и не умели они писать, не для них было это знание. Зачем — ведь для этого есть писцы, это их судьба записывать происходящее. Шемма же был отправлен в школу и долгое время обучения был совершенно уверен, что его наделили судьбой писца точно так же, как и других детей, сидевших рядом с ним. Но однажды все изменилось, он и теперь помнил тот далекий день, когда в помещение зашел один из жрецов храма, знаком показав его учителю следовать за ним. Перед тем как уйти, учитель строго посмотрел на притихших учеников, и хотя он ничего не сказал, никто до его возвращения не произнес ни слова. Когда Шемма вспоминал этот день, слезы появлялись на его глазах, и он думал, какими прилежными и послушными были тогда ученики, совсем не такие, как нынче. Когда учитель вернулся, вид у него был встревоженным, он подозвал мальчика, долго смотрел на него, положив руку ему на голову, да так долго, что Шемма испугался и подумал, что он сделал что-то плохое, что вызвало гнев учителя. И когда ожидание уже становилось невыносимым, учитель вдруг сказал, что бог решил поменять его судьбу, что теперь, когда он узнал язык жрецов, он должен покинуть э-дуб-ба, так как Даг-ан начертал ему судьбу жреца. Сказав это, он мягко подтолкнул мальчика к двери и отвел его в храм, куда до сего дня вход ему, как и другим ученикам школы писцов, был запрещен.
