– Господи, похоже, этому парню досталось, – пробормотал Юдзи.
Я сидела на корточках, заполняя бар бутылками «Асахи» и «Будвайзера», но без труда догадалась, о ком говорит Юдзи.
– Переживает из-за ужасного развода, – попыталась я перекричать клекот бутылок.
Юдзи неодобрительно покачал головой, словно парень позорил честь командного флага.
– Не мешало бы ему встряхнуться и вести себя, как мужчине.
Я захлопнула холодильник и встала. Юдзи толкнул ногой пустой ящик из-под пива и усмехнулся – белоснежные зубы блеснули на фоне загорелой кожи. Он так невероятно хорош собой! Как у него это получается? Ни сигареты, ни амфетамины, ни еда в дешевых забегаловках… ничем его не проймешь!
– Прибереги свои советы для себя самого, – сказала я. – Такое когда-нибудь может случиться и с тобой.
– Развод лечится прогулкой по стрип-клубам, – пошутил Юдзи.
– Какая зрелость, – притворно изумилась я. – Какая мудрость.
Улыбка Юдзи стала шире. Пусть ему и неведомо чувство сострадания, зато улыбка – выше всех похвал. Руки мои скользнули под его куртку, под майку, затем ниже, под ремень джинсов. Я подвинулась ближе, вдыхая запах табака, цитрусового геля для душа и чего-то еще – его особого запаха, по которому я безошибочно могла распознать Юдзи.
– Мэри… Мамаша наверняка наблюдает за нами в камеру слежения.
Крошечный красный глазок камеры мигал прямо над нами. Я улыбнулась.
– Она ушла – так накачалась водкой, что вряд ли ее это заинтересует.
Что-то промелькнуло в лице Юдзи. Раздражение? Он криво ухмыльнулся.
– Слушай, Мэри, не пора ли двигать отсюда?
Снаружи дождь едва моросил, но тротуары Синсай-баси покрывала сыпь из луж. Вывески баров горели неоном, посетители что-то вопили в свои мобильные, из раскрытых дверей доносились звуки корейского хип-хопа и рэгги. На стоянке такси стояла очередь: студенты, неотличимые друг от друга в одежде от Унигло, унылые бизнесмены, клюющие носом, две школьницы, которым давно уже пора было домой; обессилев от хохота, они привалились друг к дружке. Юдзи тянул меня за собой. Рядом вызывающе цокали Катины каблучки, рукав ее пальто с искусственным мехом мягко терся о мою руку.
– Ваш пульс – двадцать ударов в минуту, сэр. Вы почти на том свете. Заходите. Наши медсестры оживят вас в два счета!
Девушка в едва прикрывающем прелести наряде медсестры стояла в проеме двери. Ее освещал красный фонарь. Шприц заткнут за подвязку, на шее болтается игрушечный стетоскоп.
Девушка пальчиком грозила проходящим мимо клиентам, по лицам которых бродили чувственные улыбочки.
– Кто бы посоветовал Флоренс Найтингейл вставить эти штуки в уши, – критически высказалась Катя по-английски.
– Ты думаешь, клиентам есть до этого дело?
Из-за Юдзи я говорила по-японски.
– До чего? – спросил он.
Как будет по-японски «стетоскоп», я не знала да и едва ли когда-нибудь узнаю.
– Да мы про медсестру.
– А, эту… Когда она изображает ковбойшу на мотоцикле, клиенты ничего не заметят, даже если она выстрелит им в спину. Ну, вот, пришли, налево.
Лаунж-бар «Подземелье» оказался роскошной бархатной дырой. Упакованные в шмотки от Хельмута Ланга свободные от трудов сутенеры курили сигареты с гвоздичным ароматом, распространяя запахи дорогого парфюма. Диджеи располагались внизу – пол вибрировал от ритмов техно, словно от ударов подземного сердца. Мне хотелось туда, но Юдзи повел нас наверх, по железной винтовой лестнице. Вышибала кивнул Юдзи и отдернул красную бархатную занавеску, впуская в VIP-зону – антресоли над баром с низкими, изогнутыми столиками. Юдзи направился к дивану, на котором сидели Кензи, Синго и какие-то парни постарше. Они встали и начали дружески похлопывать Юдзи по спине и трясти ему руку.
– Юдзи, мошенник, явился наконец-то.
Кензи и Синго тоже встали с дивана – все в модных лейблах, с дизайнерскими стрижками. Парни постарше были одеты с безупречным вкусом – хрустящие рубашки, о стрелки на брюках можно руку порезать.
– Ямагава-сан, это Мэри. Мэри, Ямагава-сан.
– Ого, Юдзи! Ты отхватил лакомый кусочек!
– Э-э-э… она понимает по-японски. Училась в университете.
Кензи и Синго захихикали. На лице Ямагавы-сан появилась широчайшая ухмылка. Разве Юдзи не собирается представить Катю? Нимало не смущаясь, Катя со щелчком открыла сумку и принялась шарить в ней в поисках сигарет.
– Красавица и умница? И как вас угораздило прилепиться к такому мерзавцу, как Юдзи?
Я улыбнулась и пожала плечами.
– Сама себя все время об этом спрашиваю.
Ямагава-сан захохотал.
– Как и я. Все время мучаюсь вопросом: как я умудрился нанять таких подлецов?
Мы уселись на диван напротив. Официант подскочил к нам и с безукоризненной вежливостью принял заказ, затем так же незаметно ускользнул прочь. Ямагава-сан принялся поучать подчиненных. Он говорил на грубом кансайском диалекте – звуки булькали в пораженной катаром глотке. Я улавливала только отдельные слова: какая-то высокопарная брехня о самурайской этике. Какое отношение имеют ко всему этому сидевшие передо мною трое наркокурьеров?
– Да уж, парень любит себя послушать, – шепнула мне Катя.
– У него очень сильный акцент, – заметила я, – понимаю через слово.
– Нудный, как черт. Но ты только посмотри на этих троих! Глаз с него не сводят!
Мы обменялись снисходительными улыбочками. Катя принялась рассказывать мне о магазинчике старой одежды, который обнаружила в Киото – там продавали кимоно. Она знала, что я люблю мастерить из старых кимоно новые вещи: юбки, просторные платья, сумочки. Впрочем, швея из меня поганая. В моих вещах всегда полно кривых швов и дырок. Юдзи говорил, что от стука швейной машинки у него болит голова, заставляя вспоминать о вонючих магазинчиках забитых нелегальными иммигрантами. «Ты похожа на цыганку», – шутливо оценивал он вещи моего собственного дизайна.
Иногда мне кажется, что Катя была бы более подходящей подружкой для Юдзи. Катя с ее шампанским, чувственностью и очевидным гламурным лоском. Катя с ее вечно безукоризненным маникюром и дизайнерскими туфлями. Однако я никогда не чувствовала между ними сексуального притяжения. В тех редких случаях, когда мы выходили втроем, они не перемолвились между собою и парой слов. Когда я возвращалась из туалета, они молча курили; было очевидно, что на время моего отсутствия разговор прерывался. Я не знала, радоваться мне или горевать. Что означало их молчание – равнодушие или сговор? Помню, как-то мы лежали перед телевизором – платье мое задралось до самой талии. Показывали матч «Ханшинских тигров».
– Разве Катя не красотка?
Я старалась, чтобы голос звучал беззаботно.
