Наконец, лавина слов иссякла, и отец Альбрехт затих. Теперь пришла пора четких распоряжений, так что я навострил уши.
— В наказание я посылаю тебя на Скалу Вздохов, где ты найдешь брата Ральфа, который должен провести погребение. Заменишь его. Потом вернешься сюда и помолишься Святому Генриху. Попроси его, чтобы твои добрые намерения не противоречили здравому смыслу. Молись истово. Молиться будешь до десятого колокола. Все.
Я вышел.
Ночь. Я не спал, лежа на жесткой узкой кровати, и рассматривал узор, который отбрасывал лунный свет на каменную стену через крохотное оконце моей крохотной кельи: жесткая яркость ауры Моррслиба медленно заслонялась более мягким свечением Маннслиба. Тело мое было опустошено из-за этого обряда, который вытянул огромное количество энергии, но я знал, что все равно бы не спал этой ночью. Прежде всего, было слишком холодно для сна, весна там или не весна, и мое единственное одеяло плохо сохраняло тепло. А кроме того, мысли мои были заняты мертвой девушкой.
Кем она была? Откуда она пришла, чтобы найти такую непристойную смерть на задворках Мидденхейма? Связана ее смерть с тем, кем она была, или она просто очутилась не в той таверне, приветливо заговорила не с тем человеком, который перед рассветом привел ее в темную аллею и принялся бить коротким ножом, тщательно выверяя движения лезвия, чтобы раны казались следами безумного нападения. Потом отрезал ей руку, подбросив вместо нее нечто нечеловеческое; а настоящую руку он спрятал — ему понадобилась, наверное, большая сумка, возможно, даже непромокаемая. И скрылся.
Я мог представить себе тип человека, которым он должен был быть, но сейчас он не интересовал меня. Я хотел нарисовать ее.
Она когда-то была красивой. Она, возможно, оказалась слишком красивой предыдущей ночью. То, что осталось от ее лица, не сохранило и следа типичной растрепанности или пристрастия к выпивке уличной бродяжки. Свежая кожа в уголках рта и вокруг глаз хранила следы многочисленных улыбок, и румяна девушка не применяла. Она не была женщиной, пользующейся своей прелестью для заработка. По крайней мере, долго не была.
Что привело ее, северную красу, в Мидденхейм? Северяне были слишком прагматичны и приземлены, чтобы верить в байки о городе на вершине горы, в котором улицы вымощены золотыми слитками. Нет, не мечта о дальних краях и случайной удаче привела ее сюда. Может, она была спутницей купца или путешественника-северянина (хотя едва ли: северяне горой стоят друг за друга, а за границей — тем более). Он бросил ее, когда она начала строить глазки другому мужчине или забеременела — в общем, есть тысяча причин, из-за которых мужчина нарушает обещания, данные женщине.
Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как вся любовь, надежность и спокойствие, которые она считала неотъемлемыми частями своей жизни, оказались пустыми словами? Ее одежда выглядела довольно новой и слишком дорогой для тех женщин, что пьют в «Тонущей Крысе». Так что долго на улице она не жила, это очевидно. Если только не ограбила кого-то совсем недавно. Нет, люди могут скрыть свою натуру в жизни, но смерть раскрывает истинный характер, и я не видел ничего порочного или преступного в ее лице. Она не казалась и прибитой жизнью уличной бродяжкой. Если ей и пришла в голову идея о том, что милая улыбка и юбка с разрезом могут помочь выжить в городе, она еще не успела вполне освоиться с этой мыслью. Во всяком случае, недостаточно для того, чтобы отличить тех, кто может принести ей выгоду, от тех, кто ненавидит ее племя и только и думает, как бы ей навредить.
Кто-то в этом городе должен знать ее, и я хотел благословить ее настоящим именем, когда буду хоронить. Кто-то знал. Например, ее убийца, — а значит, я должен найти его. Никто в «Тонущей Крысе» не сможет вспомнить о событиях прошлой ночи — такое уж это место, и даже страх перед Морром не мог их разговорить.
Тут послышался слабый звук, короткое колебание прошло по зданию. Секунду спустя оно повторилось. Пауза — и третья волна пробежала по храму. Откуда-то из другого конца коридора раздался скрип дерева, затем глухой удар настежь распахнутой двери. Бегущие шаги. Я подумал встать и посмотреть, что там творится, но решил, что я все еще слишком слаб после проваленного ритуала, и остался в постели. Пусть Циммерман разбирается. Если он так дорожит своим статусом главы храма, пусть он возьмет на себя и долю ответственности, положенную его должности. Я вернулся к своим мыслям.
Та рука — рука, ей не принадлежавшая. Все сходится к одному. Есть и более простые способы распространить страх перед Хаосом и мутантами по такому городу, как Мидденхейм, чем подстроенное убийство мутанта в аллее. Тогда почему? Единственная иная причина, до которой я смог додуматься — мертвый мутант всегда вызывает официальное расследование. Много бумажной волокиты. Возможно, продвижение по службе для кого-то из стражников. Может быть, охота на ведьм и пара сожженных старушек. И во все это окажется втянутым храм, потому что мы делаем вскрытие и составляем официальный доклад. А это значит, что труп в первую очередь повезут именно сюда. Ну и что из того? Почему труп высокой светлокожей красавицы-северянки, безымянной, как и я, вместо какой-нибудь местной девочки для удовольствий?
Раздался крик, и я вернулся к реальности — похоже, я задремал. Кто-то с криком пронесся по коридору мимо моей комнаты. Вдалеке послышался треск.
Беда. Я бросился наружу, на ходу надевая рясу. Было темно, я не мог разглядеть никого в слабом свете луны, зато из главного зала храма раздавался шум, и я направился туда. Колеблющийся свет и крики сказали мне, что я иду в правильном направлении. Дверь в коридор была открыта — нет, она была сорвана с петель и лежала на полу. Я перескочил через нее и ввалился в главный зал.
Там шла бойня. По залу словно смерч пронесся. Вечное Пламя погасло, но в тусклом свете ночных светильников на колоннах я увидел трех жрецов. Двое были хоть как-то вооружены — один метлой, другой жреческим жезлом. Они окружали что-то, но не подходили к этому. «Этим» была она.
Это была она. Лицо, которое я представлял себе, лежа у себя в келье, глупо, безжизненно улыбалось. Она выглядела страшнее ада, как и вы выглядели бы, если б вас накануне зверски убили. Ее движения были резкими, отрывистыми, глаза не смотрели, лицо ничего не выражало, и только ужасный оскал приковывал пораженный взор. Единственной рукой она держала верхнюю часть тела брата Рикарда. Остальное лежало в нескольких ярдах от меня. Пока я смотрел на это, она отпустила тело и начала крутить головой из стороны в сторону, словно пытаясь почувствовать что-то неким странным нечеловеческим образом. Это было похоже… Я не знаю, на что это было похоже.
— Не подходить! — крикнул отец Циммерман. Я сомневался, входило ли такое героически-безумное поведение в намерения кого-то из нас. Он принял надлежащее положение и начал песнопение. По звучанию его голоса я понял, что это какой-то обряд, но ни одного слова распознать не мог. Голова мертвой девушки резко повернулась к нему, словно она наконец-то нашла то, что искала. Потом негнущаяся нога медленно шагнула в его направлении.
— Отец! Уходи! — закричал я, отчаянно озираясь в поисках оружия для защиты собственной жизни. Культ Морра никогда не славился богатым арсеналом, и его храмы не были приспособлены для сражений. Труп сделал второй шаг к Циммерману. Он продолжал плести чары уже быстрее, и на его лице явственно читалась паника. Я мог броситься к нему и утащить в безопасное место, но я не стал. Вместо этого я бросился к высокому алтарю, прочь от места борьбы с чудовищем. Там стояла большая чаша, золото ее металла и жидкость, находящаяся в ней, отражали слабый свет лампад. Сзади раздался вопль, пронзительный, словно крик старухи.
