Он ни с кем не делился тем, что странное и интересное случилось с ним дважды за последние два дня. И пусть ему хотелось рассказать об этих странностях маме, он подумал, что она сочтет необходимым поставить в известность отца. По вполне понятным причинам, она стремилась к тому, чтобы Фаррел Барнетт принимал участие в жизни сына. Но в данном случае его отец наверняка бы перегнул палку, и в результате Уинни пришлось бы дважды в неделю видеться с мозгоправом, после чего началась бы судебная тяжба на предмет опеки и над ним нависла бы угроза переезда в Нашвилл или Лос-Анджелес.
Когда тряска прекратилась, Уинни глянул на телевизор. Темный и молчаливый. Хотя акриловый экран не отполировали до такой степени, чтобы сидящий в кресле Уинни мог видеть свое отражение, экран этот не выглядел плоским, а казался бездонно глубоким, этаким прудом в тени леса. И отсвет настольной лампы, плавающий по экрану, напоминал бледное лицо утопленника, дрейфующего чуть ниже поверхности.
* * *
Туайла поспешила из своего кабинета в комнату Уинни, которая находилась в дальнем конце их квартиры, одной из двух самых больших в «Пендлтоне», с площадью более 3500 квадратных футов, восемью жилыми комнатами, тремя ванными и кухней. Постучала в дверь и, переступив порог, после того как он разрешил ей войти, нашла сына в кресле, с тремя книгами на коленях.
Он светился изнутри, по крайней мере для нее, хотя она думала, что и не только для нее: часто видела, как люди пристально смотрят на него, словно его внешность захватила их внимание. От нее он унаследовал темные, почти черные волосы, от отца — синие глаза, но не только и даже не столько красота заставляла людей задерживать на нем взгляд. Несмотря на застенчивость и сдержанность, что-то неуловимое в его облике сразу располагало к нему. Про таких маленьких обычно не говорят, что они обладают харизмой, но харизматичность Уинни, пусть он об этом вроде бы и не подозревал, не вызывала сомнений.
— Лапочка, как ты? — спросила она.
— Хорошо. Полный порядок. А ты?
— Откуда взялась эта тряска? — спросила она.
— Ты не знаешь? Я думал, ты в курсе.
— Я не думаю, что это землетрясение.
— Может, что-то взорвалось в подвале? — предположил Уинни.
— Нет. Сработала бы сигнализация.
— Такое уже случалось.
— Когда?
— Раньше, но трясло не так сильно. Может, где-то что-то взрывают. Скажем, на каком-то строительстве.
В его спальне кессонный потолок высотой в двенадцать футов остался от исходного «Пендлтона». Каждый кессон украшал золоченый медальон, золоченые балки разрисовали бабочками и бамбуком в японском стиле.
Утонченная элегантность уравновешивалась игрушками и книгами Уинни, но Туайла задумалась — и не в первый раз, — а не допустила ли она ошибку, купив эту квартиру, подходит ли ребенку такая обстановка? Да, безопасный дом в безопасном городе, все условия для нормальной жизни. Но детей в «Пендлтоне» практически не было, то есть резко уменьшались шансы с кем-либо подружиться. Уинни особо и не стремился с кем-либо играть — всегда сам находил чем заняться. Но, чтобы перебороть застенчивость, ему, конечно же, следовало общаться с детьми не только в школе, но и в свободное время.
Туайла села на скамейку для ног у кресла.
— Лапочка, тебе нравится в «Пендлтоне»? — спросила она.
— Я не хочу жить в Нашвилле или Лос-Анджелесе, — без запинки ответил он.
— Нет-нет, — она покачала головой. — Я не об этом. Я тоже не хочу, чтобы ты там жил. Может, нам стоит купить дом в обычном районе, может, не такой и роскошный, дом с двором, может, рядом с парком, там, где много других детей. Мы могли бы завести собаку.
— Мы можем завести собаку и здесь, — ответил Уинни.
— Да, можем, но в городе с собакой гораздо больше хлопот, чем в пригороде. Собакам нужно место, чтобы бегать.
Уинни нахмурился.
— В любом случае мы не сможем жить в обычном районе из-за того, что ты такая.
— А я какая? Обычная женщина, которая пишет песни. Во мне нет ничего особенного.
— Тебя иногда показывают по телику. В последний раз ты даже пела по телику. И действительно хорошо пела.
— Я выросла в обычном районе, знаешь ли. Собственно, в бедном обычном районе.
— В любом случае я не люблю парки. В них у меня вечно начинается зуд. Ты знаешь, это у меня бывает. И я чихаю и чихаю из-за цветов и деревьев. Может, это и приятно, гулять в парке зимой, ты понимаешь, когда все засохло, и замерзло, и покрыто снегом, но большую часть года — удовольствие маленькое.
Она улыбнулась.
— Значит, парк… маленький островок ада на земле, да?
— Я не знаю, на что похож ад, разве что там жарко. И ад наверняка хуже парка, раз уж более худшего места быть не может. Давай останемся здесь.
Она так сильно любила Уинни, что ей хотелось кричать об этом. Она едва могла сдерживать так много любви.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив, малыш.
— Я счастлив. А ты счастлива?
— Я счастлива с тобой. — Он сидел в носках, сбросив тапки. Она сжала рукой его правую стопу и легонько тряхнула. — Я счастлива везде, если ты рядом.
Он отвел глаза, смущенный ее декларацией любви.
— Мне тут нравится. Клевое место. Ни на что не похожее.
— Ты всегда можешь пригласить детей из школы, чтобы они остались на ночь. Или днем в субботу.
Он нахмурился.
— Каких детей?
— Каких захочешь. Твоих друзей. Одного или двух, или целую толпу, все равно кого.
Уинни заговорил после долгой паузы, встревоженный мыслью о том, что придется приглашать детей в дом.
— Или мы с тобой можем пойти в парк, если ты этого хочешь.
Туайла поднялась со скамеечки.
— Ты джентльмен. Действительно, джентльмен. — Она наклонилась, поцеловала его в лоб. — Обед в шесть.
— Я посижу здесь и почитаю.
— У тебя есть домашняя работа?
— Сделал в автомобиле, когда ехал из школы с миссис Дорфман.
Миссис Дорфман, домоправительница, отвозила Уинни в школу и привозила обратно.
— Видимо, в школе Грейс Лайман на дом много не задают.
— Задают много, но мне это легко. Никакой жуткой математики или чего-то такого.
Туайла однажды сказала мальчику, что у нее никогда не возникало проблем с математикой, поскольку она сродни музыке. С тех пор, чтобы как-то подкрепить свою решимость не становиться музыкантом, Уинни притворялся, что математика для него очень сложна.
Молнии продолжали сверкать, но уже не так яростно, и мальчик, вместо того чтобы смотреть в окно, повернулся к темному телевизору, стоящему в стенке напротив кровати. Сдвинул брови, на лице отразилось опасливое ожидание.
