И вот приносят счет. А братец со своими друзьями между тем заказывают еще вина.
Я не выдерживаю. Вытащив тридцать долларов, я кладу их на стол со словами «Вот моя доля», не оглашая вслух того, что и так ясно: поскольку мой ужин стоил восемнадцать долларов вместе с обслуживанием, то я считаю, что этого более чем достаточно. «Ну конечно же! — восклицает приятель. — Ты можешь дать и меньше, двадцать долларов! Я много пил, так что вполне нормально, если я заплачу больше». «Нет-нет, ну зачем же так», — произношу я смущенно.
Вот вам пожалуйста. Из-за каких-то жалких десяти долларов я предстала перед ними именно такой, какой боялась больше всего — расчетливой жмоткой.
Но с чего это я должна платить за его выпивку!
И вообще, что это за широта души за чужой счет?
Я предпочитаю принимать гостей у себя, чем ходить по ресторанам. В Америке принято, чтобы гости приносили бутылку вина.
Я готовлю очень рационально. Я знаю несколько хороших рецептов и уйму способов домашней выпечки, что так изумляет американцев. Во Франции, чтобы произвести на гостей впечатление, нужно подать блюда от Lenôtre[3]. Я же отлично принимаю гостей сама, и обходится это недорого. Более того, часто случается, что еда остается и на следующий день. Бывает даже, что ее хватает еще на один званый обед на следующей неделе. В таком случае я кладу остатки еды в морозилку.
Иногда я готовлю блюда, которые выглядят очень дорого: морские гребешки, рагу из телятины в белом соусе. Это случается потому, что я обнаружила рыбные лавки Китайского квартала, где цены существенно ниже, чем в магазинах рядом с моим домом, или потому, что телятина продавалась со скидкой.
Правда, в конечном итоге с учетом всех необходимых покупок — рыбы, закусок, вина и прочих мелочей — званый ужин дома обходится мне дороже, чем поход в ресторан, где пришлось бы платить только за себя. Не говоря уж о том, что все утро приходится бегать по магазинам, весь день посвящать стряпне и уборке квартиры, а после визита гостей мыть горы посуды и приводить дом в порядок. Весь день в трудах. Но это неважно. Я все равно предпочитаю принимать у себя. Контролировать расходы. Быть хозяйкой дома.
У меня есть подруга, у которой мало денег и куча долгов. Но она никогда не приходит в гости без приличной бутылки вина, даже если просто зашла с друзьями за компанию.
Я нахожу это достойным восхищения. Мы же с братьями, наоборот, всегда надеемся раствориться в толпе. Зачем что-то приносить, если никто не заметит, что мы ничего не принесли?
Почему я должна приносить выпивку, если сама совершенно не пью?
Часто мы берем бутылки у папы и дарим их нашим друзьям. Папины бутылки мы раздариваем не скупясь.
Одна моя старинная подруга, как-то раз гостившая у меня в Нью-Йорке, много пьет. В тот свой приезд она опустошила все бутылки, которые стояли в шкафу. Я звала ее «мадам Чпок» — по звуку открывающейся пробки.
Подруга эта, вынужденная в Париже выбирать между покупкой книги и обедом в ресторане, приехала в Нью-Йорк с внушительной суммой денег, предназначенной на походы в музеи, на такси и подарки. К концу пребывания у нее оставалось еще порядочно денег. И она решила их потратить, вытаскивая меня куда-нибудь: в кои-то веки у нее есть на это средства! Я возражала: будет лучше, если она увезет эти деньги обратно в Париж. «Ну уж нет, — заявила она, — лучше давай развлечемся по полной программе!»
Она сводила меня во французский и тайский рестораны, в джаз-клуб, потом снова в ресторан. В конце концов денег у нее осталось ровно на такси до аэропорта.
Перед самым ее отъездом я приготовила на обед омлет со шпинатом. За столом я ее спросила: «Хочешь вина?» — «Да нет, не надо». — «Уверена?» — «А что ты потом будешь делать с початой бутылкой? Нет, серьезно, не стоит». Я не знала, стоит ли открывать бутылку или нет, а потом подумала, что и вправду — перед долгой дорогой, перекусывая на скорую руку, подружка вполне может обойтись без вина.
В наших отношениях и без того уже ощущалась некая натянутость, несмотря на всю радость от двух недель, проведенных вместе. И я знала почему. Четыре вечера подряд я позволяла ей меня куда-нибудь вытаскивать: быстро привыкнув к этому, я перестала отбрыкиваться. Должно быть, теперь она поняла, что этими деньгами, растраченными столь легкомысленно, можно было распорядиться иначе.
Позже, в Париже, вспоминая о своем пребывании в Нью-Йорке, она скажет, что все было замечательно и что она была счастлива иметь возможность каждый вечер меня куда-нибудь водить.
Каждый вечер… Я ничего не сказала. Лишь улыбнулась и поблагодарила ее. Я прекрасно видела, что она на меня в обиде.
И тут мы касаемся еще одной проблемы — взаимоотношений между щедрыми людьми и жмотами. Скупердяи бестактны. Они прекрасно видят границу дозволенного, но предпочитают ее игнорировать. Они «стреляют в пианиста».
Я никогда не понимала, что значит это выражение, но помню, как бабушка говорила: «Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет».
Тогда, в Нью-Йорке, верхом бестактности было не то, что я позволила моей подружке платить за меня четыре вечера подряд, словно ее щедрое предложение превратилось в нечто должное. А мой взгляд на бутылку, которую она собиралась откупорить, и якобы безобидный комментарий: «Мне очень жаль, что это не самое лучшее вино. Но в Штатах оно такое дорогое! То, что в Париже стоит одно евро, здесь меньше чем за пять долларов не купишь!»
Поняла ли она мою мысль?
Каждый раз в Париже, когда я прихожу к ней на ужин, она открывает бутылку шампанского. Потому что знает, что это единственный алкогольный напиток, который я действительно люблю.
Как-то в один из вечеров, когда я пришла к ней в гости с мужем, подруга достала старую бутылку кальвадоса, привезенную десять лет назад из Нормандии. Вот такие вечера она любит, хотя ей все реже удается так проводить свое время. Просто выпивать и разговаривать до глубокой ночи. Без остановки.
Я остаюсь трезвой и не позволяю себя увлечь.
Омлет
Моя старинная подруга знает, что я скряга, но все равно меня любит. Она настоящий друг.
Да, я скупердяйка, но хотела бы таковой не быть. Ведь я сама же и становлюсь первой жертвой собственной скупости.
На самом деле я считаю, что жить — значит тратиться, наслаждаться, отдавать не считая. Главное, не считая.
Я могу страшно сердиться на себя, могу пытаться бороться. Но от этого мало что меняется: мой основной инстинкт — скупость.
Кончится тем, что я стану, как моя бабушка, приглашать других и щедро расплачиваться из старательно накопленных средств. Я стану той, которая-платит-быстрее-чем-движется-ее-тень, но все равно останусь скрягой — той, которая все тщательно подсчитывает.
