Без двух минут десять мы заняли позицию у нее дома, причесанные, накрашенные, нарядные, не сводя глаз с телефона, водруженного точно посередине журнального столика в гостиной, с которого мы смели все безделушки, чтобы избежать любых случайных помех для радиоволн «Оранж».
В десять четырнадцать он зазвонил. Это была мать Сисси. Не успела она назваться — «Сисси, это мама, ты заедешь к нам на Рождество?», — как Сисси со сдавленным воплем ярости без всяких объяснений швырнула трубку.
Наконец, в десять пятьдесят три Алистер из Really VIP сообщил нам, с шотландским акцентом, что прием по случаю закрытого показа «Суперзвезд» состоится в «Павильоне» на Елисейских Полях, начало ровно в одиннадцать тридцать. Ту, ту, ту… Отбой.
Мы упали друг другу в объятия, но быстренько их разжали и стали накладывать на лицо по седьмому слою грима.
Сисси пользовалась какой-то сюрреалистической косметикой, я даже не подозревала о ее существовании, вроде масла с блестками, которым она опрыскала декольте, руки и ноги, сделавшись блестящей, словно гладиатор на арене, или того пыточного орудия для загибания ресниц, которым я трижды прищемила себе веко.
Последний взмах кисти, и мы стали похожи на двух транссексуалов, я сообщила ей об этом, но она развеяла мои сомнения, сказав, что Бриттани Мерфи наверняка будет накрашена еще сильнее, чем мы, и что «в темноте по-любому не видно».
Мы были готовы. Она навешала бриллиантов в уши, на шею, на пальцы, на запястья и на правую щиколотку, поверх сапога. На мне не было ни одной драгоценности, кроме золотого браслета-цепочки с выгравированным моим именем — отцовского подарка. Она велела его снять, считала, что это провинциально, но, в сущности, ей было наплевать, я не отреагировала, подхватила ключи от машины, и мы тронулись.
Всю дорогу в машине царила благоговейная тишина. Нам даже в голову не пришло включить радио. Сисси нервно открывала сумочку, перебирала ее содержимое, потом захлопывала с сухим щелчком, снова открывала, опускала зеркало, доставала кисточку и пудреницу, подкрашивалась, убирала все обратно, закрывала сумку, снова открывала, снова перебирала содержимое, вытаскивала помаду и блеск для губ, подмазывала рот и так далее.
Жоржу я так и не перезвонила. Он выразился достаточно ясно, а уступать мне не хотелось. Сисси никогда не сообщала мне про кастинги, сама я не очень понимала, с какой стороны браться за дело, и постепенно падала духом. Я просто ждала. Ждала и надеялась.
До Елисейских Полей я доехала, не зажигая фар. Сисси ради такого случая одолжила мне красное шелковое платье с разрезом спереди до пупка и едва прикрывавшее ягодицы, и еще высокие сапоги на шпильках того же цвета, в которых невозможно было нажимать на педали. Я в первый раз надела шелк, это было приятно. И еще я в первый раз после приезда в Париж выходила на люди. Сисси никогда не брала меня с собой ни в ночные клубы, где она знала всех и вся и где регулярно встречала клиентов Trying, ни тем более на свиданки. Я убеждала себя, что наша дружба стала крепче, что поэтому-то она и попросила меня поехать, но на самом деле я была ей нужна лишь на крайний случай, чтобы было с кем поговорить, если она вдруг окажется в одиночестве. Только что, увидев меня в платье, Сисси так и не дала мне сумку и пальто для завершения туалета, и теперь, устроившись на сиденье для пассажиров, беспокойно изучала мой профиль. Она довольно резко велела припарковаться как можно дальше от «Павильона Элизе»: не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как она выходит из моей машины. Ее собственная утром загнулась, а сама она после ночных трудов слишком вымоталась и была физически не в состоянии расплатиться с механиком натурой. Мы взяли мою, и Сисси полагала, что чуть ли не делает мне одолжение, усаживаясь на потертое сиденье. В общем, я припарковалась как можно дальше, на маленькой улочке, выходящей на проспект Франклина Рузвельта. Пальто я оставила в машине, потому что мне было стыдно, сунула ключи и пачку сигарет в сапог, и мы пустились в путь. Сисси шагала бодро, завернувшись в норковое манто, подаренное кем-то из ее «друзей». Бедная я плелась еле-еле, с голыми руками и ногами по десятиградусной холодине.
Едва мы свернули на Франклина Рузвельта, как я заметила толпу. Такого я еще не видела. За два часа информация распространилась среди непосвященных, и все устремились сюда, всеми правдами и неправдами пытаясь пройти без приглашения, без знакомых, в глубоко мне понятной надежде увидеть хоть мельком кусочек Леонардо Ди Каприо или волосок Бриттани Мерфи. Я была ровно в том же положении, с той лишь разницей, что им, в отличие от меня, не посчастливилось заиметь подружку, поимевшую организатора показа.
Сисси вцепилась мне в руку, и мы медленно двинулись вперед. Впереди была решетка и два входа. У левого, в окружении пяти здоровенных охранников, стоял мелкий замухрышка в ковбойской шляпе и с пресловутым списком в руках. Там-то и давился народ — кто ссылался на друзей, которые уже внутри, кто на родство с организаторами, с президентом «DLD-пpoдакшн» и даже с Леонардо, кто утверждал, что его имя конечно же есть в списке, просто замухрышка не умеет читать, а тот вопил, махал руками, требовал отойти назад, но никто не отходил, и тогда он посылал кого-нибудь из охранников оттеснить людей, и все пятились, стояли пару секунд поодаль, а потом снова начинали атаковать опасно шатавшуюся решетку. У правого входа не было ни замухрышки, ни списка, одни решетки со стоящими вдоль них вышибалами, они тянулись до самой улицы. Именно здесь останавливались лимузины и спортивные автомобили, и их содержимое, с эскортом телохранителей и ловкостью, свидетельствующей о длительной практике, немедленно выскакивало наружу и на полной скорости скрывалось в воротах. Подъехали два «вояджера» с тонированными стеклами, дверцы открылись, по толпе пробежал шепот: «Это Леонардо, это Леонардо». Десяток парней в багги и обвисших майках высыпали из машин, я чуть не свернула шею, высматривая знакомый профиль, но всезнающая Сисси шепнула мне, что это просто компания его приятелей, а сам он наверняка прошел гораздо раньше и через другой вход. В саду приземлился вертолет. Нас отделяло от цели всего несколько метров. Я уже различала костлявый нос замухрышки, бесстрастные лица вышибал (они и не такое видали) и руки, множество протянутых рук, пытающихся привлечь к себе внимание. Слева больше никто не входил. У меня болела голова, и вся сцена виделась словно сквозь матовое стекло.
Рядом со мной Сисси пробивалась к человеку со списком, кого-то слишком сильно пихнула локтем, и ее обругали сразу несколько человек. Она ответила в том же духе: настоятельно посоветовала им катиться по домам, потому что попасть внутрь у них не прокатит, абсолютно никаких шансов. И проверять нечего, конечно же их нет в списке, достаточно взглянуть на их неумытые рожи, сразу понятно, что ошиблись адресом. Все это могло плохо кончиться, но я вдруг поняла, что замухрышка тычет пальцем в нашу сторону. Сисси тоже поняла и умолкла. И агрессивно настроенные граждане тоже.
— Вы. Да, вы. В красном.
В красном — это, видимо, я.
— Подойдите сюда. Да подойдите же, наконец!
Сисси схватила меня за запястье и потащила к нему, люди расступались.
