Николаем Москвиным.
— Фе-дь-ка-а-а!! Вот и встретились! — обрадовался он и тут же с грустью заметил: — Затянулась наша служба, невесты устанут ждать.
Николай Москвин выглядел бодро, загорелый, в новенькой гимнастерке. Его отозвали сюда с заставы, с перешейка полуострова Рыбачий.
— Ну как там? — спросил я земляка.
— В бою за полуостров Рыбачий мы, Федор, границу не сдали. Не пустили мы фашистов за пограничный столб.
Мне стало грустновато: вспомнил свою погранзаставу, пограничный столб, у которого повторял присягу. И я вслух произнес:
— Тот столб — моя забота.
— И моя, — подчеркнул Николай Москвин.
— Спасибо.
И мы поняли друг друга так, как, может быть, не понимали себя. Обнялись и не заметили, как к нам подошел батальонный комиссар Зыков, которого Москвин знал в лицо и называл по имени и отчеству — Николай Александрович.
— Вот что, батенька мой Васильев, над заголовком стенной газеты надо поработать.
— Он это сможет, — ответил за меня Москвин.
Мне пришлось засесть на целую ночь за газету.
Утром, перед подъемом, прикрепив стенгазету к стенке штабного шалаша, я сел на свежий пень и, не чувствуя утренней прохлады, сладко задремал.
Было около четырех часов утра. Солнце висело над сопкой. Южный ветерок ласкал кожу… Чувствую, кто-то тормошит меня за плечо.
— Проснись, сынок, зазябнешь, не дай бог.
Передо мною стоял боец лет сорока, одетый в пограничную форму. Грудь широкая, глаза серые, добрые.
Удивляюсь, откуда попал к нам такой пожилой, и спрашиваю:
— Зачем вы здесь?
— С пополнением прибыл, — добродушно ответил он. — При штабе определился. По хозяйству помогаю. Моя фамилия Тездев. Зовут Степаном.
Я поднялся на ноги.
Пожилой боец не уходил. Сунув пальцы в кисет, он долго набирал щепоть махорки, потом, лизнув обрывок газеты, не спеша заговорил:
— Рисуем, значит.
— Рисуем, — ответил я.
— Пока ты дремал, сынок, начальство картинки твои разглядывало. Сердит… — он кивнул на стенгазету.
На заголовке я нарисовал ту высотку, с которой когда-то наблюдал за лосихой. В центре рисунка на высотке изобразил пограничника. Ниже приклеил заметки…
— Что, же плохого нашли командиры в этом рисунке?
— Не могу сказать…
К шалашу приближались комбат Романычев, батальонный комиссар Зыков и с ними десяток бойцов нашей заставы, среди которых я, сразу узнал Дорошенко.
Майор, выше среднего роста, плотный, шел вразвалку. Его тень накрывала Зыкова, который, подойдя к стенгазете, развел руками:
— Ну просто здорово! Откуда у вас, батенька мой Васильев, такое? От отца унаследовали, что ли? — И майору: — Учиться бы ему надо, а тут…
О чем комиссар говорил — было ясно, но как ответить, когда отец рисовать не умел? Я так и сказал:
— Отец не мог рисовать, а вот природу любил. Пахать с тринадцати лет научил меня и косить и по лесам водил. Бывало, отец придет на опушку леса и зовет: «Ф-е-д-я-я, спать пора!!» А я, товарищ батальонный комиссар, на полянке, сижу, рисую, оторваться не могу…
Все как-то приумолкли. Не знаю, быть может, мой рассказ заставил их помолчать и вспомнить свое детство. В воздухе послышался далекий рокот.
— Гудит, черт, где-то гудит! — с тревогой глядя в небо, сказал Тездев. — Поговорить не даст, чтоб ему ни дна, ни покрышки.
Из-за южной высотки выплыл «костыль» — немецкий самолет-разведчик. Прочесав Мотовку из пулеметов, «костыль» ушел на запад.
Ставя задачи группе прибывших сюда пограничников, комбат рассказал об обстановке. Из его рассказа мне стало ясно, что заставы нашего погранотряда с боями отошли от границы.
— Холодна земля Кольского, пустынна, а отдать врагу нельзя ее. Северные ворота в Россию! Открой их, и неизвестно, скоро ль потом закроешь, — заключил комбат.
Группу возглавлял младший лейтенант Иванов. Перед ней стояла задача: высадиться в тыл врага со стороны Мотовского залива, пройти вдоль фронта до Мишуковской дороги[3], определить движение и количество фашистских резервов, затем соединиться с группой Богачева и разведчиками Козюберды для совместных диверсий.
Узнав 6 том, что группа должна соединиться с разведчиками знакомого мне еще по мирным дням лейтенанта Козюберды, я обратился к комиссару с просьбой включить меня именно в згу группу. Мне помог убедить комиссара Терьяков.
— Ну что ж, батенька мой, раз еще товарищи просят, возражений не имею, — ответил комиссар.
В нашу группу был зачислен также и Николай Москвин.
Подготовка шла быстро. На занятиях я вроде уходил от кошмара, который преследовал меня: «М-ма, вставай!»
И вот мы в одной из бухт Мотовского залива. Дорошенко, Федор Липаев и я, сбросив с плеч наполненные боеприпасами и продовольствием вещевые мешки, сели под кустом на берегу речки. Кому-то пришло в голову искупаться. Командир группы дал «добро».
Легкий ветерок лениво гулял по глади воды. Вода зыбила. На берегу реки пестрели кучки белья, тут же стояли прислоненные к кустикам винтовки. Пограничники плескались в небольшой заводи.
Я не спешил. Раздетым постоял на берегу, затем отыскал в кустах плоский камень, согнувшись, стал оттачивать саперную лопатку. Сталь нудно визжала. Было невдомек, что за мной следили две пары темных глаз. За кустами позади медсестры отжимали белье. Когда оглянулся, услышал упрек:
— Вот расставился, постыдись! Тьфу! Белье отжать не дадут.
Вместе с лопаткой сваливаюсь в воду.
— Воз-дух! — раздался тревожный крик.
Мне показалось, что кто-то подсмеивается над девушками.
Нет, сигнал подан не для смеха. «Мессершмитт», поблескивая желтым брюхом, пронесся над водой.
Все выскочили из воды и принялись проворно натягивать белье на мокрое тело. Надевая брюки, я увидел девушку с узлом мокрого белья. Глазастая, она чем-то напоминала мне Анюту.
С запада снова послышался рокот.
Мне показалось, что самолет несется прямо на девушку.
Дорошенко истошно закричал:
— Ложись, сестра!.. Ложись!..
Гул «мессершмитта» нарастал. Он с каждой секундой все больше хватал за душу.
— Ложись, тебе говорят! Прошьет, чертова девка! Ложись!..
Я вскочил, подбежал к ней и с силой толкнул ее за валун, сам плашмя упал рядом. На тропке, где стояла девушка, хлестнула очередь пуль.
«Мессершмитт» попытался еще раз зайти, но в это время затрещали зенитные пулеметы, и он отвалил в сторону.
Когда стихло, девушка поднялась, подошла к тому месту, где стояла до этого. Под ногами у нее были неглубокие лунки от разрывных пуль.
— Спасибо! — сказала она мне.
— Пожалуйста, но я не знаю, кто меня благодарит.
— Маида, — охотно назвала имя девушка и, улыбнувшись, зашагала по тропке.
Надо же, походка у нее точно такая, как у Анюты — подруги моей юности.
Маида, Маида…
Я уж, кажется, собрался сочинять стихи об этой девушке, о ее улыбке…
Перед посадкой на катер появился батальонный комиссар Зыков. Он словно вырос из прибрежных кустов, теплым взглядом окинул наши лица
