меня таким взглядом, что я чуть не рухнул под его тяжестью.
У меня дрожали поджилки. Как я о ней мечтал – но Колот был выше и мощнее меня, а на таких девушки заглядываются чаще.
– Садись, любовничек, – подозвал меня Трем.
Мы все одногодки, с самого детства вместе, но со временем мне становилось в их обществе все неуютнее. Я рос не столько могучим акарским воителем, сколько жилистым и проворным вором.
Сиэмени нахмурилась и склонила голову набок. Бряцнули, как кости, вплетенные в ее косы украшения.
– Любовничек? – переспросила она.
Трем чуть замялся.
– От стражника услышал. Он так назвал Джаспера.
Я посмеялся со всеми. К счастью, обо мне тут же забыли. Между собой мы общались в основном по-человечески, на байрском. Трудно сохранять уважение к своему народу, если все люди кругом мнят нас низшим сортом. И даже от такой жизни мы старались брать лучшее.
– Любовничек! – пробасила она голосом Трема.
– Иди ты. – Он игриво бросился в нее грязью.
Колот заворчал.
– Трещите прямо как они. – В голосе зазвучал укор.
Колот был связующим звеном между нами и утраченной жизнью нашего народа: кожа покрыта традиционными воинскими узорами, поперек носа вставлен продолговатый кусок обсидиана. На скуле шипами торчат серьги, как и на обоих желваках, и пара – в бровях. По лицу и по шее извиваются длинными струями выбитые белые полосы. Один лишь голос ничем не украшен и могуче басит, как будто из недр бездонной пропасти. Мощнее лишь бой Утреннего колокола.
– А ты сипишь, будто Гуган тебя в глотку отодрал!
Все расхохотались. Даже Колот тепло усмехнулся.
Трем – по-акробатски сухой и жилистый – тоже успел меня перерасти, но не сильно. Лицо он имел вытянутое, с глубоко посаженными глазами. Были в нем, таком сухопаром и длинноногом, какие-то крысиные черты.
– Кстати… – Трем выудил из-за бревна, на котором сидел, небольшой сверток и воровато оглянулся. Никто чужой не смотрит, можно развернуть. – Гляньте-ка, что раздобыл. – Он плутовски ощерился.
– С ума сошел? – поразилась Недалья. – Узнают – прибьют!
– Не узнают. И не прибьют!
За пнем мне не было видно, что там. Я обошел и чуть не вскрикнул: в руках Трема дымился свиной окорок. Слюнки потекли.
– Ну а если узнают? – волновалась Сиэмени.
– Предки, дайте мне сил… Кончайте ужиматься, нет бы порадоваться! – возмутился Трем. – И не глазейте так, иначе точно погорим.
Я оглянулся на караульных у ворот, которых, по счастью, скрыли от нас хижины.
– И это еще не все. – Он выразительно передернул бровями и с зубастой улыбкой достал кожаный бурдюк, который тут же выхватила Недалья. Он не возражал.
Она откупорила бурдюк и поднесла к носу. Ее глаза округлились.
– Вино!
– Оно самое. Окорок бы все равно выбросили, а вина у них – сами не знают, куда девать.
– Где ты этим всем разжился? – допытывалась Сиэмени.
Он заговорщически улыбнулся, подаваясь вперед, и мы все тоже сдвинулись.
– Одна деревяшка в заборе за моей халупой прогнила, а земля под ней рыхлая. Можно ее вытащить, протиснуться и вставить обратно. Со стороны и не заметишь.
Трем выхватил бурдюк и вволю отпил.
– Ну, присоединяйтесь. Впятером пить веселее, особенно если вино и закуска ворованные.
* * *
Стараясь не шуметь, мы перешли в общую юрту для небольших собраний, захватив с собой кости для игры в янахам: продолговатые, с вырезанными рунами – почти как человеческие кубики, которые точно так же нужно метать. По обычаю кости должны быть из трупов сраженных в битве врагов, но с этим сырьем у нас туго, поэтому пришлось ограничиться коровьими и свиными. Люди считали верхом благородства отдать их нам, когда разделаются с плотью.
Суть янахама проста и отражает полную опасности акарскую жизнь: верь, что ведом нитью судьбы, и ныряй в гущу схватки, а там будь что будет. Вот и в нашей игре так же. Ставь на одну руну, на две, три, на все – и смотри, за кем удача.
Окорок мы смаковали, а вино закончилось быстро. Повезло, что у нас была припрятана отрава под акарским названием «пирин», она же «демонская моча». Око Верховного Владыки понемногу клонилось к закату, сгущая румянец лучей, пирин жег нам глотки.
И вот кости брошены, ставки сделаны, раскаты смеха улеглись.
Можно бросить четыре или пять костей, но сначала назови, что ставишь и на какую руну. Явят ли себя око Гугана или череп Анку? Выпадет ли нить Некфет, Великой ткачихи, Со’Ра – благословение для заступников – или кровь Хо’шаха? Если повезло, забирай общую ставку, а нет, сам расплачивайся перед ставившими соперниками по очереди. Играть при этом можно на что угодно.
Чем лакомее кон, тем старше набор костей должен выпасть. Серьезный выигрыш сулили пара или тройка одинаковых рун, особенно если бросил всего четыре. Ну а за целую комбинацию – особенно из пяти символов – можно выпросить все на свете.
Разгульный вечер перетекал в ночь. Все же как точно пирин обозвали «демонской мочой»: этот вкус не описать иначе. Желчную, будто отрыгнутую жижу присыпáли перетертыми панцирями крабов и бросали перебродить на летнем пекле. Получался напиток с привкусом тухлых яиц, что раздирал горло, но свое дело делал: перед глазами все плыло и думать было все труднее.
Он придавал предкам смелости в бою, притупляя страх, – как и нам, пусть и совсем не для боя.
* * *
– Ничего… Ничего… – приходил в себя Трем.
Они с Колотом разыгрались, и Трем поставил на три руны – око, кровь и паука, – чтобы Колот вырвал серьгу-шип из щеки. Не повезло, и уже Трему пришлось рвать дальний коренной зуб. Тот вылез весь в крови, и по подбородку потянулась алая струя. Мы все ликовали.
Сгущалась ночь, и с каждым коном вокруг нашего запаленного очага разгоралась страсть.
– Теперь мне загадывать проигравшему, – объявила Сиэмени. – И загадаю я, чтобы Трем разделся.
Эту похоть, разлившуюся по шатру, было ни с чем не спутать. Сиэмени и Трем, чувствовалось, знакомы с ней уже не понаслышке.
Все заулюлюкали, а она посмотрела хищно. Глаза мерцали в пламени костра, разложенного посередине юрты. Остальные молча наблюдали со своих мест.
Я сглотнул, дыхание стало неровным. Не знаю, то ли от возбуждения, то ли от трепета.
Проигравший повиновался и спустил штаны. Я с любопытством его рассматривал. Член немаленький. Чужих мне еще не приходилось видеть.
Сиэмени стала на четвереньки и, закусив нижнюю губу, поползла. Было видно, как ее сжигает голод. Огонь костра поблескивал в глазах, обсыпал золотыми бликами ее угольную кожу, колыхаясь возбужденным зрителем.
Все онемели, а Трем даже
