также, что сборным пунктом для формирования эшелонов назначен железнодорожный узел в родном городе Матье и Альберта. На Матье возложено помешать всеми средствами отправке этих эшелонов или же, по крайней мере, задержать отправку сколько будет возможно.
Матье мог бы рассказать Альберту, что он уже обошел тех, на кого рассчитывал в этом деле, и от многих получил уклончивые ответы. Он мог бы рассказать, как его спрашивали: не пострадают ли, в случае выступления против немцев, святыни старины и памятники национальной славы, которые с такой настойчивостью и о таким терпением собрал и с таким мужеством сохранял его младший брат, Альберт ван-Экен.
За несколько часов пребывания в городе Матье успел убедиться, что Альберт для многих горожан служит примером. Многие по поведению Альберта определяют, приходится ли уже покориться завоевателям или же можно еще рассчитывать на успех в борьбе с ними. Некоторые из почтенных людей прямо заявили Матье: поступим, как поступит младший ван-Экен; мы не хотим подвергать риску то, что ему удалось спасти своей разумной выдержкой.
Матье понял, что он скорей сплотит нужных людей, если Альберт будет с ним заодно. Он мог бы пренебречь доверием людей к Альберту, если бы военное счастье на фронте резко повернулось против завоевателей. Но может ли он выжидать, или же дело, для которого он приехал, потребует самых быстрых действий?
Матье не мог сразу решиться, как поступить с братом: открыться ли ему прямо, или нет? Он задал было Альберту вопросы: ты, надеюсь, порицаешь капитуляцию? Ты, верю, не принимаешь сотрудничества с немцами? Но Альберт, обиженный, что брат не хочет ему довериться, отказался отвечать, пока тот не скажет, чего от него хочет.
Тогда Матье отбросил колебанья: недаром ведь Альберт, как и он, Матье, — из рода ван-Экенов; ван-Экены никогда не взвешивали на весах сомненья свою верность отчизне; и если в дни неудач Альберта могла покинуть твердость, то доверие, которое Матье окажет теперь брату, снова придаст тому силы; честное, прямое сердце отзывается на оказанное доверие удвоенной преданностью.
Матье рассказал брату все. Не открыл только лишь место, где в эту ночь должны собраться приглашенные им верные люди, чтобы начать действовать.
— Настала минута, Альберт, когда ты одним твоим словом можешь совершить большое дело. Всю жизнь ты прожил безупречно. Ты заслужил от твоих сограждан такое доверие, когда твое слово может перетянуть весы на ту или другую сторону. Может быть, ты и жил всю жизнь в честном мужественном труде только ради этой решающей минуты.
— Чего ты ждешь от меня, Матье? — спросил Альберт.
— Я жду, что ты со мною вместе пойдешь к нашим людям и скажешь, что ты призываешь их вместе со мною к решительному выступлению, какая бы потом месть вандалов ни грозила нам, нашим близким и святыням нашей старинной отечественной славы. Вот чего я жду от тебя. Дай мне ответ, Альберт.
* * *
В размеренной и однообразной жизни маленького тихого фламандского городка, где всем обиходом правил вековой обычай, Матье принадлежал к неспокойным и непокорным элементам. Его живая и горячая энергия всегда бодрствовала, всегда искрилась, как раскаленные куски каменного угля в камине, не допускающие на свою поверхность ни пятнышка дремлющего пепла до тех пор, пока их сердцевина еще пламенеет.
Братья оба, и Матье и Альберт, сходились в нелюбви к заведенному укладу жизни городского, буржуа и рантье. Но Альберт преодолел принятый обычай только умозрительно и философски. В думах своих он поставил себя выше господствовавших предрассудков и внутренне чувствовал себя независимым от них. Но во всем своем повседневном обиходе он жил такой же тихой и размеренной жизнью, как жили другие обыватели, — может быть, даже считая, что всякое внешнее противопоставление своего поведения принятому обычаю было бы тоже своего рода мелкой бытовой суетой.
Альберт любил философию Метерлинка. Он ездил однажды в Гент, чтоб познакомиться со своим знаменитым соотечественником, и провел целый день в прекрасном имении поэта, философа и садовода, отгороженном от вульгарного мира высокими стенами, покрытыми красной черепицей и посыпанными битым стеклом. Альберт, в полном согласии с учением Метерлинка, считал, что внешнее всегда подчиняется внутреннему. Он часто повторял: «Взойдите на вершины гор или спуститесь в низины долин, отправьтесь на край света или останьтесь в стенах своего дома, все равно повсюду вы встретите только самого себя. Вы сами являетесь мерой того, что случается с вами… Ничтожные и пустые события мудрому станут предлогом для величайших размышлений и глубочайших чувств. А для вульгарного и великие внешние совершенья промелькнут как пустые случаи. Все в вас. Если вы любите, все кругом вас будет полно любви. Ненавидите, — и мир вокруг вас содрогнется от ненависти. Предатель найдет случай предать. Герой найдет случай совершить подвиг. И даже сама смерть, входя в дом к мудрому, наклоняет голову из почтенья к его мудрости».
Матье же во всем внешнем любил противопоставить себя порядку, одобренному обычаем. Он носил не котелок, а мягкую шляпу, как носят студенты и художники. Одевался он в охотничью куртку и короткие штаны с чулками. Он отпустил бороду. Он никогда не ходил с дождевым зонтом, хотя в этой местности было в году двести дождливых дней.
Матье любил опровергать авторитеты. Однажды на школьном спортивном празднике он бросил вызов приезжему сильнейшему боксеру потому лишь, что кто-то в его присутствии сказал про приезжего, что ему нет равных «не только в нашем городе, но, пожалуй, и во всей Бельгии».
Когда Матье вышел на ринг, то приезжий гость, взглянув на его неуклюжий тощий стан, на его худые руки, мотавшиеся, как плети, рассмеялся и сказал: «Мой дорогой, мне жалко вас, и я не буду о вами драться». Матье яростно, бросился на гостя, оскорбленный.
В бою у Матье была перебита переносица с первых же ударов. Нос его так и остался на всю жизнь несколько свороченным на сторону. Матье был нокаутирован. Но и приезжий потерны немалый урон. Когда школьные власти возбудили против приезжего боксера обвинение в злоупотреблении силой против малолетнего противника, Матье принял всю вину на себя. На вопрос, что его побудило вызвать профессионального и известного спортсмена, он молча положил перед своим отцом книжку де Костера «Могиле борцов». Отец спросил: «В чем дело?» Матье раскрыл книжку, отыскал нужную страницу и молча показал отцу. Отец прочел, — это было место, где рассказывалось, что борец Фландрии лишь в одном случае может уклониться от боя, — когда он мертв. Отец ничего не ответил сыну. Но вскоре взял его с собой в поездку в Брюссель. Там он привел
