них, пролетая мимо меня, позарился на моё дерево. Ухватился за него и повис, трепыхаясь на ветру. А потом — наглец! — подполз ближе и обнял. И ладно бы только дерево! Но он и меня зачем-то обнял вместе с ним.
— А ну, слезь! — заорала на него, но лесоруб сделал морду кирпичом и притворился, что не слышит. — Слезь, кому говорю!
В ответ он ухватился за меня ещё крепче. Ветер, разметавший товарищей этого нахала, подзатих, давая нам передышку. И я попыталась столкнуть с себя мужскую испуганную тушу, ещё недавно так бесстрашно рубившую лес.
— Ты оглох, что ли? — спросила я, начиная терять надежду на скорое освобождение.
Ветер стих окончательно, а Лесовик, до этого занятый преподаванием урока, направился к нашей висящей на вековом стволе парочке.
— Сними его с меня, пожалуйста, — попросила Лесовика, но тот отчего-то не спешил на помощь. Встал рядом с нами, недовольно скрестил руки на груди и стал ждать. Лесоруб, повисев ещё немного и окликнув разбросанных по лесу товарищей, таки отважился разжать руки. Сделал пару неуверенных шагов от дерева, но далеко отходить побоялся.
— Мало, что ли, деревьев тебе вокруг? — стала возмущаться, тоже отступив от спасшего меня ствола. — Вон, — обвела рукой лес, — выбирай не хочу. Чего к моему прицепился?
Но лесоруб даже ухом не повёл.
— Эй, я с тобой разговариваю, — обошла его и помахала рукой перед лицом. Но снова никакой реакции. — Он что слепой и глухой? А таких вообще берут в лесорубы? — спросила у Лесовика.
Тот вздохнул.
— Поэтому я и говорил, что не надо тебе в твоё село, — ответил он. — Не место тебе среди людей больше, Агнешка.
И тут до меня начало доходить.
Глава 4
— Так получается это не он слепой, а я невидимая? — осознала с ужасом. — И неслышимая, — добавила грустно. — Что же ты не предупредил меня, что оно всё… так?
Лесовик снова вздохнул.
— Потому что не хотел расстраивать. Осталась бы в моём городе и не знала даже об этом. Но тебя ведь не удержишь. Всё равно за завесу пробралась бы рано или поздно. Так лучше уж со мной, чем одна. И лучше самой убедиться, чем услышать да не поверить.
Пока я расстраивалась и прощалась со своей видимостью, лесорубы, чертыхаясь и поминая лешего, собрали свои топоры и похромали вглубь чащи.
— Больше в этот лес ни ногой, — простонал тот из них, кто прихрамывал сильнее всего.
— Я знал, что надо было за Понтеевку ехать, — отозвался ковылявший по соседству.
— Так раз знал, чего молчал тогда⁈
Они пререкались и переругивались, а у меня на душе образовалась такая пустота.
— Ну, раз в село мне не надо, давай в твой край вернёмся. Там со мной хотя бы кто-то помимо тебя может разговаривать, — вздохнув, я не хуже побитых лесорубов поплелась в обратном направлении.
— Расстроилась, — констатировал Лесовик, легко меня догнав. — Дались тебе эти люди? У нас в городе намного лучше. Народ приветливый, хоромы просторные, яства всякие. Разве плохо?
— Да не плохо, — отмахнулась я. — Но обидно всё-таки. Вот так попытаешься поддержать человека, а тебя на жертвенник, и всё, — развела руками. — Не видно, не слышно.
Лесовик усмехнулся.
— И видно, и слышно, и всё у тебя в порядке. Пойдём-ка побыстрее, пока ты ещё больше себе не надумала, — и на руки меня подхватил, да так внезапно, что я даже ахнула. Но на плечо закидывать не стал. Так на руках и понёс. И скорость тоже большую не стал набирать. Деревья перед глазами мелькали, но уже не до тошноты и головокружения.
— А чего ж ты раньше меня так нежно не носил? — полюбопытствовала я. — Только вниз головой и вприпрыжку.
— Потому что уже и позабыл как это, — ответил он, — беспокоиться о ком-то.
— Да, у вас, чудовищ, девушки, наверно, не такие хрупкие, — подметила я. — Вот эта твоя хмарь, например, она какая? Крепкая, наверно?
— Ну, во-первых, она не моя. А во-вторых, да, — признался он. — К сожалению, очень крепкая.
— Вот поэтому ты и не привык, — подытожила, устраиваясь поудобнее у него на руках и беззаботно покачивая ножкой. — А с обычными девушками обращаться нужно бережно.
Всю обратную дорогу он нёс меня на руках. И до обрыва, и от него, и даже по городу. Изредка встречавшийся нам городской люд, завидя царя с девицей в охапке, шептался, да переглядывался, да улыбочками обменивался. Я несколько раз попыталась спешиться, смущённая подобным вниманием, но Лесовик оказался категорически против.
— Ну подумаешь смотрят, — возмутился он, когда я снова попыталась освободиться. — А чего такого-то?
— Как это чего такого? Ты же не Василий кузнец, а царь всё-таки. Да и Василию этому тоже постыдиться бы девицу по городу на руках таскать.
— Вот пусть этот Василий и стыдится, если ему так хочется, — ответил Лесовик. — А мне совершенно не стыдно. Я, можно сказать, вживаюсь в роль.
— В какую ещё роль? — снова попыталась высвободиться, но опять неудачно.
— Заботливую.
Если так порассуждать, то царю заботливая роль лишней не станется. У него вон сколько людей на попечении, не считая меня. Пусть уж потренируется, если больше не на ком. Смирившись с необходимостью, я, наконец, притихла и до царских хором на руках лежала спокойно. Только у крыльца всё-таки заёрзала.
— Пусти, — прошептала я испуганно.
— Зачем? Мы ещё не дошли, — ответ Лесовик.
— Да пусти, кому говорю? — ожесточённо завозилась у него на руках, пытаясь спрыгнуть. — Не хочу, чтобы Есения увидела.
— Горожане, значит, пусть, а Есении нельзя? — усмехнулся царь, но удерживать меня не стал.
— Есении нельзя, — сказала ему веско, одёргивая подол и стоя уже на своих двоих. — Больно она у тебя строгая. Что, если осерчает, а мне идти больше некуда? Хату ты мне так и не выделил.
— Не выделил, — подтвердил Лесовик. — Зачем тебе хата, когда вон, — показал на свои хоромы, — живи не хочу.
— Так я и не хочу.
— Глупости, — отмахнулся он. — Сейчас потрапезничаем, ты вмиг обо всём забудешь. У меня-то харчи повкуснее, чем у других горожан.
Ишь какой, харчами меня решил подкупить. А я, может, неподкупная. Пока не голодная. На этой мысли желудок мой жалостно заурчал, намекая, что Лесовик был в шаге от победы.
— Ладно, давай уж потрапезничаем, — согласилась я снисходительно, а сама уже представила уставленный яствами стол. Интересно, подадут ли, например, перепёлку? У нас это редкое лакомство. Поди их ещё налови, этих перепелов.
«Ох, Агнешка», — покачала головой в ответ на собственные мысли, — «никакой у тебя выдержки. И гордости никакой. За перепелов готова, вон, даже с чудищем жить». — Покосилась на Лесовика,