совсем серьезные помехи, и я некоторое время слышала только Максово «алле-алле!» и больше ничего. Он же меня вообще не слышал. Потом связь возобновилась, и Макс, опасаясь новых неполадок на линии, быстро заговорил:
— Марьяша, ты передала то, что я тебя просил? Что? Ничего не слышу. Передай, пожалуйста!
Тут на линии снова начались помехи и связь оборвалась. В результате мы так ни о чем и не поговорили: ни о любви, ни о погоде. Выходит, что он позвонил только ради того, чтобы узнать, передала ли я его посылку с конфетами или нет...
«А кому, собственно, предназначаются эти конфеты? — подумала я. — И чего это он о них так печется?»
Неведомая доселе ревность второй раз за сутки зашевелилась в моей душе.
Я отправилась в прихожую и стала рыться в наших вещах в поисках двух расписных пакетов, один из которых предназначался мне, а другой — для передачи. Однако никаких пакетов в прихожей что-то не наблюдалось.
«Значит, оставили их в машине», — решила я и хотела было уже возвратиться в спальню, но тут, приподняв один из рюкзаков, я обнаружила под ним два фирменных пакета. В одном лежали три коробки конфет, в другом — две и большой желтый конверт.
— Вот черт! — выругалась я. — И кто же это додумался бросить рюкзаки прямо на пакеты?
Я вытащила конверт и стала читать адрес, по которому нужно было отнести посылочку. Однако, перечитав его несколько раз, я некоторое время пребывала в легком ступоре. Разумеется, не адрес поразил мое воображение — адрес, как адрес. Но вот имя, которому он принадлежал, меня возмутило до крайности. «Зое Адамовне Мельниченко», было выведено на конверте размашистым почерком Макса.
— Вот те раз, — присвистнула я. — Картина Репина «Приплыли». Это что еще за Зоя Адамовна такая? И почему я должна возить ей от Макса конфеты? Это что еще за фокусы?
Я не на шутку разозлилась и, бросив конверт в угол прихожей на рюкзаки, отправилась будить разоспавшуюся Ляльку.
— Вставай давай, — рявкнула я в сердцах на ухо подруге. — Время пятый час, а нам еще эти чертовы конфеты везти, чтоб они провалились.
Лялька потянулась, не открывая глаз.
— Чего орешь-то? — беззлобно спросила она. — Кто звонил?
Я стала спешно натягивать на себя джинсы.
— Вставай, — повторила я. — Весь день проспали, сыщицы хреновы.
Лялька разлепила глаза и, привстав на локте, поинтересовалась:
— Так кто звонил-то, и чего ты такая злая?
— Господин Белопольский звонили, — с сарказмом ответила я. — Интересовались, доставили ли мы по назначению его чертовы конфеты.
Я с остервенением стала расчесывать свои волосы.
— Ну и что? — поинтересовалась Лялька.
— Что-что?
— Ну злая-то такая почему? Не из-за конфет же.
Лялька снова брыкнулась на подушки и сладко потянулась. А я, на время перестав рвать на себе волосы, отвернулась от зеркала и сообщила ей душераздирающую новость:
— А ты знаешь, кому предназначаются эти конфеты? — спросила я.
— Ну?
— Некой Зое Адамовне. — Я сделала предельно выразительное лицо, но на Ляльку мое сообщение никакого впечатления не произвело.
— Ну и что? — опять спросила она. — Что в этом такого особенного?
Я удивлялась своей подруге. Я поведала ей о том, что мой Макс дарит какой-то женщине презенты, да еще при этом меня использует в качестве передаточного звена, а она ничего особенного в этом не видит.
— Да ты что в самом деле, — возмутилась я, — не понимаешь, что все это значит?
Лялька снова приподнялась на локте и, осклабившись в пренеприятнейшей ухмылке, злорадно сообщила:
— Понимаю. Чего ж тут не понять. Ты, мать, просто ревнуешь?
— Что? — дернулась я. — Ревную? Я ревную?
Я с еще большим энтузиазмом принялась рвать расческой волосы.
— Ревнуешь, — по-прежнему ухмылялась Лялька. — И правильно, кстати, делаешь. За таким мужиком, как твой Белопольский, нужен глаз да глаз. Чуть не досмотришь — в два счета уведут. Как нечего делать. Это я тебе говорю, а я в этом кое-что понимаю.
Я с неудовольствием посмотрела через зеркало на подругу. У Ляльки действительно по части мужиков был большой опыт, и в этом вопросе верить ей было можно. Но что значит глаз да глаз и что значит уведут? Он же не лошадь в конце концов, чтоб его пасти. Или лошадей не пасут?
В общем, после Лялькиных слов настроение мое еще больше ухудшилось. И я, ничего не ответив на ее высказывание и собрав наконец мои издерганные волосы в конский хвост, пошла на кухню к тете Вике.
Тихое позвякивание посуды выдавало присутствие тетушки на главном в ее жизни боевом посту. Большую часть времени тетушка проводила на кухне. Однажды она даже призналась:
— Я могла бы готовить с утра до вечера — так мне это нравится.
Однако о карьере профессионального повара тетя Вика никогда не мечтала, потому что ей нравится кормить только своих.
— Ну что, отдохнули? — заулыбалась она, увидев меня в дверях.
Следы недавних слез совершенно исчезли с ее лица. Нос уже не выглядел таким опухшим и был совершенно нормального цвета, а васильковые глаза как всегда лучились любовью и добром.
— Ну а как там в Москве-то, Марьяночка? Я ведь даже ни о чем и не спросила, — махнула рукой тетушка. — Как Степушка, как Кеша? Наташа не звонила?
— В Москве все нормально, — ответила я, — ив Париже тоже. Мама обещала вскорости приехать. Но это сейчас не главное. Давай-ка теперь рассказывай подробно, что тут у вас произошло. И все по порядку.
Глаза тети Вики вмиг налились слезами, и она сбивчиво и с ненужными подробностями стала излагать суть дела.
Оказалось, что пять дней назад Фира отправился вместе со своим другом-приятелем в гости к какому-то приятелеву родственнику или родственнице. Более точной информацией тетушка не располагала. Тот родственник или родственница живет где-то в райцентре. А где, Фира не сообщил. Но он клятвенно обещал сразу же по приезде позвонить и сообщить, как он добрался. Но ни в тот день, ни на другой старик не объявился. А телефона у приятелева родича нет. Вернее, может, он и есть, но тетя Вика номера не знает.
— И адрес я не спросила, — уже в голос заплакала тетя Вика. — Кто же мог подумать, что он исчезнет. Ведь не маленький же!
